Разрушай и подчиняй

Винтерс Пэппер

— Пожалуйста… Это прошлое, о котором я пока не могу говорить. — Его лицо исказилось от боли.

— Дай мне время. Это все, чего я прошу, и я расскажу тебе — я обещаю.

Я сидела неподвижно. Он когда-нибудь расскажет мне? Не лучше ли быстро рывком сорвать пластырь и разобраться с последствиями сейчас? Но я не могла сделать этого с ним. Я уже разрушила мир, который он знал; я не могла требовать большего.

— Ладно. Время.

— Спасибо, я расскажу тебе все… скоро. — Хмурость омрачила его лицо. — То же касается и тебя. Мне нужно знать,

где ты пропадала. Как ты потеряла память и забыла обо мне.

Мне тревожно от мысли рассказать ему все то, что я еще сама не вспомнила. Мой разум напоминал швейцарский сыр со множеством дырок. Немного отстраняясь, я прошептала:

— Надеюсь, что ты разберешься во всем за нас обоих. Я помню, как выглядели мои родители. Помню свою комнату с желтыми стенами и любимую цитату из «Принцесса-невеста» на потолке. Но больше ничего не помню. Не помню, что произошло после моего четырнадцатого дня рождения. Не помню, как стала Сарой, как жила за границей или стала ветеринаром.

Килл с беспокойством отвел взгляд.

— Ты так много не помнишь. Так много, что мы не знаем, вспомнишь ли ты. — Его плечи поникли. — Дерьмо, Клео. Я так много хочу тебе сказать. И я так сильно надеюсь, ты никогда... — Оторвавшись, он вздохнул. — Это всё ранит так чертовски сильно. У меня слишком много мыслей в голове… Я такой мудак. — Отстранившись, он заглянул мне в глаза. — Сможешь ли ты когда-нибудь простить меня?

Слезы подрывали мое самообладание при мысли о том, что он так сломлен. Так вывернут наизнанку, наконец-то увидев меня.

— Я уже. Я понимаю.

Он хмыкнул.

— Мне так чертовски жаль.

Я хотела забрать его боль. Моего утешения было недостаточно, чтобы спасти его. Сменяя тему на более простую, я спросила:

— Что, наконец, заставило тебя поверить?

Сразу улыбнувшись, он прижал меня к себе.

— Это было уравнение. Наше уравнение. Глупая вещь, над которой ты хихикала, когда я показывал тебе, какой классной может быть математика.

Мой разум остался опустошенным. Как будто моя семья была теперь свободна от сети, которая захватила мой разум, но остальное — оно все еще было в ловушке, все еще извивалось и пыталось сбежать.

Он отпустил меня, его большая ладонь опустилась мне на бедро.

— Посмотри. Убедись сама.

Я взглянула на пирамиду цифр, изображенных на моей коже. Я вспомнила ту самую ночь, когда проснулась в какой-то момент, и набросала уравнение, прежде чем оно вырвалось из моих снов. Но я все еще не могла вспомнить, откуда я его вспомнила или что оно означало. Оно так сильно зацепило изнутри скрытым смыслом, что я дала художнику отразить его на свей коже, чтобы никогда не забыть.

Мое сердце сжалось, когда Килл добрался до неравенства: I <3 U

— Ты знаешь, что это обозначает? — пробормотал он. — Ты помнишь?

Я покачала головой, желая вспомнить.

— Нет.

Он улыбнулся.

— Это идеальное математическое доказательство существования

любви, написанное цифрами. У тебя были твои слова и стихи, у меня было это. И я, наконец, нашел способ сказать, что люблю тебя.

Я не смогла сказать ни слова.

— Я любил тебя большую часть своей жизни, а потом ты… ушла. Я не знаю, через что ты прошла, и я не знаю женщину, которой ты стала после этого, но я знаю, что никогда не смогу это остановить. Никогда не смогу игнорировать… — Его лицо исказилось, и он зарычал: — Я больше не буду с этим бороться. Слишком долго, я боролся и все кончено.

— Боролся с чем?

— С чувствами. Максимумы и минимумы жизни. Я так долго жил местью, но ты вернула свет в мой черный мир.

Я закусила губу, сдерживая вспышку счастья в своем сердце.

Килл продолжал:

— Так много всего нужно сказать. Столько ты не знаешь. Ты не представляешь, чёрт возьми, как протекала моя жизнь. Все, чего я когда-либо хотел, было отобрано у меня, и мне страшно подумать, что это случится снова.

— Этого не произойдет.

— Ты права. Не произойдет. Не в этот раз. На этот раз я буду держать тебя в безопасности и никогда не позволю тебе скрыться из виду, пока эти ублюдки не заплатят.

Мое сердце заколотилось. Мой вздох громко раздался в тихой комнате.

Наклонившись ближе, он выдохнул:

— Тебя это пугает?

Я покачала головой.

— Нет.

— А должно пугать.

— Я понимаю, что у тебя внутри творится… Темные вещи — болезненные вещи. Скажи мне. Что с тобой случилось?

Его глаза потеряли силу пламени, дымясь от похоти.

— Потом.

Я сглотнула, когда он погладил мою щеку и провел большим пальцем по моим губам.

— Я расскажу тебе все... но сначала мне нужно прикоснуться к тебе. Мне нужно убедиться, что все это реально.

Мои губы растянулись в легкой улыбке.

— Я реальная. Я твоя. Ты мой. Точно так же, как мы говорили годы назад.

Он вздохнул, его грудь резко поднялась.

— Боже, я скучал по тебе.

Его рука скользнула со щеки к затылку. Его глаза впились в меня, прижимая его душу к моей.

— Каждую ночь я мечтал поцеловать тебя. — Его взгляд упал на мои губы. У меня не было времени задыхаться или наслаждаться блаженным ожиданием поцелуя, пока его губы не прижались к моим.

Мое тело растаяло, став единым с его страстью и жаром. Его руки обвились вокруг меня, его сердце грохотало. Я прижалась сильней.

Его губы были одновременно шелковыми и шершавыми. Его язык гладким и крадущим. Я уступила глубоким поцелуям, пока они не стали угрожать моему дыханию и продолжению жизни. А я не хотела прерываться.

Самоубийство поцелуем — смерть в объятиях любимого — это был мой выбор.

Килл не прекращал целовать меня, касаться меня.

Мои пальцы покалывало от желания, изучить его мышцы, чтобы погладить и успокоить.

Я медлила.

Он не позволял ни одной женщине касаться его.