Разрушенная
Шрифт:
— Ты была у Сэнди? — изумляется Стелла. — А я и не знала.
— Ты с ней знакома?
— Конечно. Еще детьми мы вместе бывали на праздниках. Но потом не общались. Я не могла. Зная, что на самом деле случилось с ее родителями…
— Но их же убили АПТ.
— Да. Но АПТ заранее знали, где они будут находиться. Каким-то образом информация попала к ним. Армстронгов подставили.
— И твоя мать стояла за этим? Господи. Ты должна была все мне рассказать. Должна!
— Нет. Я не могу! Теперь уже не могу. Слишком поздно, слишком много прошло времени. Да и что толку?
— Послушай! Астрид шантажировала тебя, используя меня. Если меня не будет здесь и она не узнает, где я, то уже не сможет тебя шантажировать. Правильно?
— Не все так просто. Она использует против меня девочек.
Я стараюсь. Стараюсь изо всех сил. Объясняю, что, если люди не говорят то, что знают, что, если мы не выступим против лордеров, лучше никому не станет, только хуже. Что все зависит от нас, что вместе мы можем что-то сделать. Стелла не слушает, это видно.
Да только не мне жаловаться. Разве я сама слушала, когда была с Эйденом?
А если бы тогда, давным-давно, Стелла рассказала всем, что премьер-министр намерен разоблачить лордеров и уйти в отставку? Что их убило собственное правительство, не желавшее, чтобы они открывали рот? Может быть, лордеры не имели бы сейчас такой силы.
Я встаю и собираюсь уйти.
— Подожди. У меня есть последняя просьба. Можно взять твою камеру?
— Мою камеру? Зачем?
Она качает головой.
— Я верну ее тебе. Просто хочу сделать копии нескольких фотографий, твоих и наших.
Не сразу, но все же соглашаюсь.
— Хорошо, сейчас принесу. — Я выхожу из комнаты, надеясь, что Стелла не заметила предательскую выпуклость, выдававшую присутствие упомянутой камеры в кармане.
У себя в комнате вожусь с интерактивным экраном, учусь делать папки и защищаю паролем те, что связаны с приютом. Хочу отослать их кому-нибудь — кому угодно — по электронной почте, но сделать это не могу без неправительственного компьютера. Иначе отправления будут отслежены и перехвачены, а мое местонахождение установлено.
Возвращаюсь, говоря себе, что подожду, пока она скачает себе фотографию. Выпускать камеру из вида не хочется.
— У меня есть для тебя кое-что. — Стелла протягивает руку, а в руке ключ. — Здесь то, что связано с твоим отцом. Фотографии и прочее. Хотела избавиться, но как-то не смогла заставить себя сделать это.
— Где?
— В старом лодочном сарае. Ты ведь помнишь, где это?
— Вроде бы да. Спасибо. — Зажимаю ключ в кулаке.
— Вот и хорошо. Иди, посмотри, а я пока взгляну на твои фотографии. Верну камеру на обеде.
Стою в нерешительности. Не хочу оставлять без присмотра камеру, но ключ в руке тянет в противоположном направлении.
Беру пальто, натягиваю ботинки и морщусь от боли в сбитых едва не до крови ногах. Выскакиваю за боковую дверь и бегу через сад к озеру.
Помню ли я, где лодочный сарай? Пытаюсь, напрягаю память, но вижу только соскальзывающий в воду каяк. Иду по дорожкам вдоль берега и наконец замечаю домик, почти спрятавшийся за кустами и раскидистыми деревьями. Увидев его в свете луны, сразу понимаю: это он и есть. Папа проводил
В сарае пыхнет пылью и сыростью. Вхожу и натыкаюсь на паутину. Смахиваю ее с лица, чихаю. Шарю по стене рукой, нахожу выключатель, щелкаю, но он не работает. В сумраке задеваю что-то локтем на полке. Наклоняюсь, подбираю — это фонарик. Включаю. Стол, верстак — на место. Вижу их, и поток воспоминаний едва не сбивает с ног. Вместо инструментов и всяких ломаных штуковин на них пластиковые коробки. Снимаю крышку с одной, потом с другой — одежда. Папина одежда из другой жизни, книги. Заглядываю в еще коробку — снова книги, под книгами — шахматы. Именно с этим комплектом он учил меня играть. С ним связано и одно из немногих счастливых воспоминаний. Он позволил мне выиграть. Я улыбаюсь, открываю, трогаю фигурки. Одной, разумеется, недостает. Ладьи. Он пользовался ею, чтобы связаться со мной в том далеком месте, куда меня забрали, где держали и где зачистили. Фигурка там и осталась, в моей комнате, в углу сумки. А здесь все остальные. Вот бы принести сюда пропавшую ладью, объединить весь комплект так, чтобы каждая фигурка заняла свое место внутри коробки.
В еще одной лежат фотографии, и я начинаю перебирать их. Есть старые — на них папа и Стелла. Есть свадебные. Тех, на которых мы все вместе, немного, но несколько все же удается найти. На одной я, он и Паунс, еще крохотный котенок, — все улыбаются. Снимок сделан, должно быть, утром в мой десятый день рождения. Перед тем, как все пошло не так. Сую фотографию в карман вместе с другой, на которой Стелла и папа. Они еще молодые и оба смеются. Вообще фотографий с папой мало — обычно он и фотографировал.
Вспоминаю про камеру, и неприятное ощущение беспокойства возвращается. Сколько я здесь?
— Райли?
Вскакиваю и поворачиваюсь. На пороге стоит Элли. Она без пальто и дрожит от холода. В руках моя камера. Элли протягивает ее мне.
— Стелла просила передать. Ты забыла ее в офисе. А еще сказала, что обед можно и пропустить… если хочешь.
Она оборачивается и бежит по тропинке к дому, а я растерянно смотрю на камеру. Забыла? Стелла сказала, что отдаст ее за обедом. Что же изменилось? Поняла, что мне захочется провести здесь больше времени?
Может быть, это послание, смысл которого не выражен словами. Что-то не так. По коже ползут мурашки, как будто я угодила в муравейник.
Я выключаю фонарик и выхожу в ночь.
Тихо и спокойно, подталкивая коленом, закрываю дверь. Запираю на ключ. И что с ним делать? Подумав кладу его над дверью.
В ночном воздухе плывут голоса, слишком тихие, чтобы их разобрать. Под ногами вверху хрустит кровельная дранка. Пробираюсь тайком от дерева к дереву, пока фигуры разговаривающих не оказываются на виду. Но кто есть кто не понять — слишком темно.