Разрыв
Шрифт:
Провожая ее к двери, Филип спросил о Дэвиде. Долго же он с этим тянул, подумала Люсия.
— У него все хорошо, — сказала она. — Я так думаю. Собственно, даже уверена.
Филип поцокал языком, обнял Люсию рукой за плечи:
— Наверняка же есть кто-то еще. Скажи мне, что есть кто-то еще.
— А почему он должен быть?
— Потому что ты слишком молода для одиночества.
— Молодой я была, пока мне не стукнуло тридцать.
— В таком случае, ты слишком стара для одиночества.
— Это ты стар. И одинок.
— Как ты смеешь. Мне еще и шестидесяти
Люсия остановилась, поцеловала его в щеку.
— Стыдно, Филип. Развращаешь молодых людей.
— Они адвокаты, дорогая. Барристеры. И, как ты изволила очаровательно намекнуть, им все равно уготован ад.
До больницы Люсия добралась уже в поздние часы дня, но все-таки раньше, чем собиралась. Она спустилась на станцию подземки «Тернем-Грин», пересекла Лондон, села в свою, стоявшую у ее дома машину, доехала до школы и, затормозив у тротуара, по меньшей мере час просидела в машине. А, возвращаясь назад, остановилась на Боу-роуд у «Макдоналдса» и получила из окошка для водителей жареную картошку и молочный коктейль. Она собиралась съесть картошку на парковке около своего дома, но не смогла. Позже, уже катя к больнице, она вдруг поняла, что вся машина пропахла дешевым жиром, запах этот нагонял тошноту пополам с голодом. Она пожевала немного резинки — мягкой, безвкусной, согревшейся в кармане, — и желудок взмолился, чтобы ему дали, наконец, хоть какой-то еды.
Подходя к палате Эллиота, Люсия пожалела, что отвергла предложение Филипа остаться на ленч. Воображение рисовало ей лосося, салаты, что-нибудь этакое, с клубникой, на десерт. Они могли быи сейчас еще сидеть на террасе — тремя бутылками вина на свете стало бы меньше, а горячечный городской закат окрашивал бы их воспоминания в сентиментальные тона. Однако в какой-то миг Филип снова спросил бы о Дэвиде, а Люсии не хотелось думать о том, от чего она еще не отошла так далеко, чтобы просто думать о нем — и все. Вопросы Филипа и вино обратили бы ее ностальгию по прошлому в меланхолию и, осознав это, она порадовалась тому, что у Филипа не осталась. А вот выпить шоколадный молочный коктейль ей все-таки следовало, да может и картошки немного съесть.
Армированное стекло ведущей в палату двери холодило щеку Люсии. Она различала постель и на ней Эллиота, он сидел распрямившись, но склонив голову. Рядом с ним сидела женщина, глядевшая, как и он, на свои руки. Женщина была похожа на Эллиота. Нет, не совсем так. Волосы ее были того же цвета, что у Эллиота. Они, да еще одинаковость поз и делали их похожими. Быть может, мать и сын молились. Возможно, подумала Люсия, именно этим они и занимаются.
Надо войти, сказала она себе, но осталась стоять, вглядываясь в мальчика. В его губы, сомкнутые так же непреклонно, как при прежних ее визитах сюда. Так, словно доктора, накладывая швы на рану мальчика, заодно зашили ему и рот.
Женщина что-то говорит, поняла вдруг Люсия, она различила голос, но не слова. Потом в поле зрения Люсии появился, заслонив койку, кто-то еще — плечи, затылок — и она отпрянула от стекла, не желая, чтобы ее заметили. И все-таки,
— Инспектор Мэй, не так ли?
Люсия отступила от двери.
— Доктор, — сказала она. — Доктор Стейн.
— Вы вернулись. Не думал, что увижу вас снова.
— Нет, я… Да. Вернулась.
— Знаете, сегодня у мальчика последний день. Утром мы его выпишем. — Доктор протянул руку к двери, сказал: — После вас.
Дверь отворилась, Люсия шагнула на порог, отец и мать Эллиота обернулись.
— Простите, я не хотела никого побеспокоить, — сказала Люсия. Она помедлила на пороге. Покивала всей палате сразу. Улыбнулась.
— Я все же предпочел бы, чтобы вы беспокоили моих пациентов лишь в отведенное для посещений время. — Доктор повел рукой вперед, предлагая ей войти. Пока они пересекали палату, доктор обогнал ее, заговорил с родителями Эллиота — бодро, уверенно, — а родители, хоть они и отвечали на его вопросы, смотрели только на Люсию.
Она остановилась в нескольких шагах от койки. Ей хотелось, чтобы лицо ее было извиняющимся, чтобы оно выражало доброту и участливость, и говорило о том что она вовсе не желала показаться бесцеремонной, однако, чем дольше она стояла, стиснув челюсти и сжав губы, тем отчетливее понимала, какой неискренней и туповатой, скорее всего, выглядит. Следовало сказать что-то, но она позволила молчанию затянуться слишком надолго. Теперь придется ждать, пока родители не спросят, кто она, — или пока доктор Стейн не представит ее, а он делать это явно не собирался.
— Прекрасно, — говорил доктор. — Все прекрасно. Швы сделали то, чего мы от них ожидали, а вот повязку вашу, молодой человек, мне придется сменить. Будет немного больно.
Люсия, наконец, откашлялась и собралась произнести хоть что-то, но не успела — доктор снял закрывавший ухо Эллиота бандаж. И она впервые увидела рану. Мочка уха у Эллиота отсутствовала. Мальчик даже не поежился, поежилась Люсия.
— Простите, вы кто?
Это спросила мать Эллиота. Люсия посмотрела на нее, потом на отца. Потом на мальчика — он явно наблюдал за ней, но быстро отвел взгляд.
Доктор Стейн поднял голову:
— Я думал, вы знакомы.
— Нет, — сказала Люсия. — Мы не знакомы. Я Люсия. Люсия Мэй. Из городской полиции.
— Из полиции? — мать Эллиота повернулась к мужу.
— У вас есть новости, — сказал тот. — Есть у вас какие-нибудь новости?
— Нет, — ответила Люсия. — Простите. Я пришла не поэтому.
Отец Эллиота посмотрел на доктора Стейна, надеясь получить объяснения. Но таковых не последовало.
— Тогда зачем вы пришли?
— Я кое-что принесла, — ответила Люсия. Она открыла пакет, который держала в руке, залезла в него. — Вашему сыну.
— Что? Что вы ему принесли?
— Это книга, дорогой.
— Я вижу, что это, Фрэнсис. Но почему вы принесли моему сыну книгу? — Он взглянул на мальчика, однако Элиот даже не шелохнулся. Двигались только его глаза, проводившие книгу, которую Люсия опустила на койку.
— Это «Хоббит», — сказала Люсия. — Ты, скорее всего, уже читал эту книгу. Просто, я подумала, что она сможет тебе помочь.