Разум и чувство (другой перевод)
Шрифт:
В гостиной, куда она направилась, ее нашла миссис Дженнингс, державшая в руке полную рюмку.
– Дорогая, – начала она прямо с порога, – я только что вспомнила, что у меня еще осталось немного чудесного старого вина, лучше которого вряд ли кто-нибудь пробовал. Я налила стаканчик для вашей сестры. Мой бедный супруг очень его любил и только им пользовал свою желчную подагру. Он говорил, что только это снадобье облегчает его боль. Пожалуйста, отнесите его сестре.
– Вы очень добры, мадам, – ответила Элинор, слегка улыбнувшись при мысли о необычайно широком диапазоне недугов, которые предполагалось излечить этим универсальным средством. – Но я оставила Марианну в постели, она совсем засыпала. Сейчас, я надеюсь, она уже спит. Думаю, что она ни в чем не нуждается
Миссис Дженнингс, хотя и огорчилась, что опоздала на пять минут, удовольствовалась компромиссом, а Элинор, сделав большой глоток, подумала, что польза, оказываемая вином при желчной подагре, ее мало интересует, а вот проверить, насколько оно целебно для разбитого сердца, можно и на ней, причем с тем же успехом, что и на ее сестре.
Полковник Брэндон прибыл, когда подали чай. По тому, как он оглядел комнату, Элинор сразу же догадалась, что он не ждал и не желал увидеть Марианну, короче говоря, что он уже осведомлен о причинах, вызвавших ее отсутствие. Миссис Дженнингс ничего не заметила и, направившись к чайному столику, где хозяйничала Элинор, шепнула:
– Полковник такой же мрачный, как всегда. Ему ничего не известно. Скажите ему сами, дорогая.
Вскоре полковник придвинул свой стул поближе к ней и, бросив на нее взгляд, который подтвердил ее предположение, что он знает все, поинтересовался, как чувствует себя ее сестра.
– Марианна нездорова, – ответила Элинор, – она плохо себя чувствовала весь день, и мы уговорили ее лечь пораньше.
– Значит, – нерешительно проговорил он, – то, что я слышал сегодня утром, правда? Во всяком случае, это может быть ближе к истине, чем я мог поверить?
– А что вы слышали?
– Что джентльмен, которого я имел основания считать… вернее, человек, который, насколько я знал, был связан словом… Не знаю, как вам это сказать. Если уж вам все известно, наверное, я могу быть избавлен…
– Вы имеете в виду, – проговорила Элинор с вынужденным спокойствием, – женитьбу мистера Уиллоби на мисс Грей? Да, мы знаем об этом. Эта новость нынче у всех на устах, нам сообщили еще утром. Мистер Уиллоби – поистине непостижимый человек. А где услышали про это вы?
– В книжной лавке на Пэлл-Мэлл, куда я зашел по делу. Две дамы ожидали свой экипаж, и одна из них рассказывала другой о предстоящей свадьбе столь громогласно, что я поневоле все слышал. Сначала мое внимание привлекло постоянно звучавшее в рассказе имя Уиллоби, Джон Уиллоби. После этого я уже не мог не прислушаться и понял, что его свадьба с мисс Грей – дело решенное и ее можно больше не держать в секрете. Она состоится через несколько недель, и уже начаты приготовления, о которых также последовал подробный рассказ. Одно обстоятельство мне особенно запомнилось, поскольку окончательно подтвердило, что речь идет именно об известном мне человеке. Сразу после венчания молодожены отправятся в Комбе-Магна, сомерсетширское имение жениха. Вы представляете мое изумление? Бесполезно описывать, что я почувствовал. В лавке мне сказали, что разговорчивая дама была некая миссис Эллисон. Позже я узнал, что это фамилия опекунов мисс Грей.
– Верно. А знаете ли вы, что мисс Грей обладает капиталом в пятьдесят тысяч фунтов? Скорее всего, именно в этом кроется объяснение.
– Вполне вероятно. Однако Уиллоби способен… по крайней мере, я так думаю… – Полковник на минуту замолчал и, словно не доверяя самому себе, решил сменить тему. – А ваша сестра – как она это перенесла?
– Она очень страдает. Мне остается только уповать на то, что это недолго продлится. Ей был нанесен очень тяжелый удар. По-моему, до вчерашнего дня она ни разу не усомнилась в чувствах Уиллоби к ней. И даже сейчас, может быть… Однако я почти убеждена, что он никогда не испытывал к ней настоящей привязанности. Он вполне способен на обман и обладает черствым сердцем.
– Да! – воскликнул полковник Брэндон. – Вы совершенно правы. Но ваша сестра… похоже, она не разделяет ваше мнение.
– Но вы же знаете ее характер! Она даже теперь с радостью оправдала бы его, если б
Полковник не ответил. Вскоре после этого чашки убрали и гости начали усаживаться за карты. Разговор сам собой прекратился. Миссис Дженнингс, благосклонно наблюдавшая за беседой, с нетерпением ожидала, когда наконец на лице полковника появятся первые признаки радости, которую непременно должна была вызвать полученная от мисс Дэшвуд информация. Это здорово бы украсило человека, находящегося в цвете молодости, надежд и счастья. Однако, к ее немалому недоумению, полковник весь вечер оставался серьезным и задумчивым, быть может даже более обычного.
Глава 31
Вопреки своим ожиданиям Марианна почти всю ночь спала спокойно, однако утром горе снова завладело всем ее существом.
Элинор всячески старалась заставить ее излить свои чувства, выговориться, полагая, что при этом ей непременно станет легче. До завтрака их беседа постоянно вертелась вокруг одного и того же предмета. Элинор ласково, но настойчиво уговаривала сестру взглянуть на все происшедшее трезво, а Марианна проявляла свою обычную бурную страстность и несдержанность и постоянно меняла мнение, бросаясь из одной крайности в другую. Порой она заявляла, что Уиллоби ни в чем не повинен и столь же несчастен, как и она сама, то впадала в беспредельное отчаяние и винила его во всех возможных грехах. Глубокое безразличие к мнению света поминутно сменялось в ее душе решимостью бежать от него навсегда, на смену которой являлась храбрая готовность противостоять ему. И только в одном она оставалась тверда и непреклонна: она всеми силами избегала общества миссис Дженнингс, если же это оказывалось невозможным, хранила в ее присутствии упорное молчание. Марианне была совершенно непереносима мысль, что миссис Дженнингс ей сострадает.
– Нет, нет и еще раз нет! – восклицала она. – Она не способна ничего чувствовать. Ее показная доброта – вовсе не искреннее сострадание, а выказываемое хорошее расположение не имеет ничего общего с истинной чувствительностью. Ей по-настоящему нужны лишь сплетни, а я ей интересна только как их источник.
Элинор не нужны были новые доказательства, чтобы лишний раз убедиться в пристрастности и несправедливости сестры по отношению к другим людям. Ее суждения всегда порождались изысканностью собственной натуры и чрезмерной важностью, которую она придавала утонченной чувствительности и безупречному изяществу манер. Подобно доброй половине живущих в мире людей, конечно если среди них наберется половина умных и порядочных, Марианна далеко не всегда была справедлива к окружающим и часто не слышала доводов рассудка, хотя и обладала множеством талантов и превосходными душевными качествами. Она требовала от других чувств и мнений, подобных ее собственным, и судила об их побуждениях по тому, какое впечатление на нее производили их поступки в данную минуту. Обстоятельства сложились так, что, пока Марианна с сестрой сидели в своей комнате после завтрака, ее мнение о доброте и сердечности миссис Дженнингс еще более ухудшилось, и лишь потому, что из-за своей слабости она превратила в источник новых страданий искреннее стремление миссис Дженнингс хотя бы немного утешить ее.
Миссис Дженнингс вошла в комнату сестер с письмом в руке. Она сияла радостной улыбкой и, ни минуты не сомневаясь, что доставит Марианне радость, провозгласила:
– Ну-с, милая моя, у меня для вас кое-что есть. И это несомненно вас порадует.
Услышанного было достаточно для Марианны. Ее воображение мгновенно нарисовало ей письмо от Уиллоби, полное раскаяния и нежности и, что немаловажно, без ущерба для него убедительно объясняющее все произошедшее. Она уже видела, как следом появляется сам Уиллоби, падает к ее ногам и взглядом, исполненным самых возвышенных чувств, подтверждает каждое слово письма. Но уже в следующее мгновение сладкие грезы были рассеяны. Адрес на конверте был написан почерком матери. Впервые при виде его она не испытала никакой радости, а горькое разочарование, сменившее миг упоительной надежды, граничившей с экстазом, заставило ее почувствовать, что только теперь начинаются подлинные муки.