Разум океана. Возвращение в Итаку
Шрифт:
Мельком взглянув на Вадима, я обнаружил на его лице ухмылку.
Неровный стук прекратился. Щелкнул автомат, остановив движение диска. Я приподнял адаптер, снял диск пластинки и в синем круге ее прочитал: «Апрелевский завод. Долгоиграющая, 33 об/мин. ВТУ VXII 231-60 33 ИД-8378. 2-я сторона. Большая медицинская энциклопедия № 26. Митральные пороки сердца (оконч.)».
«Вот именно, «оконч.», — успел подумать я, Вадим вырвал пластинку из моих рук и нарочито по-театральному прочитал написанное в синем круге.
Мгновение все молчали, не зная,
Вадим Зайцев обвел всех помутневшими глазами и глухо проговорил:
— Вот так… Так оно бьется, черти… А теперь пляшите!
Он сунул пластинку с синим кругом под мышку, поставил другую, бросил на нее адаптер и вышел из комнаты.
Снегирев придвинулся ко мне боком и спросил, поводя глазами к двери, за которой скрылся Вадим:
— Силен, бродяга! Ну и как тебе эта хохма?
Вот тогда и захотелось мне двинуть Снегирева в челюсть, но никто бы меня не понял, и потом я успел заглянуть журналисту в глаза — и ему не поверил. Стало ясно, что он «работал» на меня и ждал, как откликнусь на «хохму». Только зачем ему это понадобилось? Я пожал плечами и повернулся к Галке, о чем-то спросившей меня…
Уже позднее я узнал, что у Снегирева большая семья, трое или четверо детей. Мне рассказывали ребята, которые обращались к нему за помощью по разным вопросам, что Снегирев хватался за каждую болячку, обивал пороги начальства до тех пор, пока не добивался справедливости и не выручал попавшего в беду рыбака. Он успевал взять обязательный материал для газеты, писать в каждом номере о проблемах промысла, присутствовать на всевозможных совещаниях и бегать по квартирным делам какого-нибудь рефмашиниста или тралмейстера, усмирять излишне ревнивого рыбака, убеждать сурового главного капитана.
Да, далеко не однозначным человеком был Николай Снегирев. А в истории с пластинкой, как он мне потом объяснил, он пытался разобраться во мне самом. Сейчас Снегирев придвинул к нашему столу пятый стул и, влюбленно поглядывая на Ваську, говорил, захлебываясь от восторга:
— Силен, бродяга! Полшарика отмотал! А заходы какие… Будем давать его очерки в газете. «Глазами советского моряка!»
— Брось, Коля, — лениво сказал Мокичев, — я лишь фамилию поставил. А писал-то ты, по моим байкам…
— Литературная обработка — в порядке вещей… — сказал Снегирев, но я заметил, как он при этом смутился.
— С твоими связями среди моряков да опытом давно бы книгу написал про нашего брата, — сказал Васька. — А ты все «обработка да обработка»…
Снегирев вздрогнул, прикрыл глаза и вновь заулыбался.
— Эх, старик… В каждом газетчике есть этот комплекс — все мы мечтаем о литературе, о своей книге, а изо дня в день даем в газету информации на сорок строк. А книга так и остается ненаписанной.
Он повернулся ко мне.
— Вы с Патагонского шельфа вернулись или из Африки?
— Из тюрьмы, — ответил я.
Снегирев оглядел всех и понял, что я не шучу.
— Постой, постой, — медленно начал он, — как же я не узнал… Ведь вы тот самый
— Тот самый…
— Волосы, — сказал Снегирев. — Волосы… Простите…
И тут принялся за дело оркестр.
Снегирев поднялся.
— К сожалению, эта сенсация не для газеты, — деланно улыбнулся он и стал прежним Снегиревым. — Но мы еще поговорим… Это ведь тема для большой вещи, которую я задумал… А сейчас я временно покину вас, здесь кавалеров избыток. И каких кавалеров!
Он поклонился Галке и направился в дальний угол зала.
— Как думаешь начинать, Олег? — вполголоса спросил меня Мокичев. — Пойдем покурим, что ли…
Я понял, что он хочет поговорить со мной о деле, и поднялся из-за стола.
Мы прошли через вестибюль и стали у колонны, подперли ее плечами, закурили.
— Отошел иль нет еще? — участливо спросил Мокичев, и в эту минуту я поверил в его искренность.
— Отхожу, — ответил я.
Участие участием, но мне не хотелось ворошить старое, но он ни о чем таком не спросил.
— Давай к нам, старик, — сказал Мокичев, — в нашу контору. Меня выдвигают в замы главного капитана, поддержу… А работа у нас — сам знаешь. Не промысел, ведь туда тебе сейчас и не нужно, поди, и так по людям стосковался. На перегоне, понимаешь, все веселей, смена обстановки частая. Виза-то у тебя будет?
— Должна быть, — сказал я. — На мне больше ничего нет.
— И прекрасно! — вскричал Васька, ухватив меня за рукав. — Прямая тебе дорога в Мортрансфлот!
— Я подумаю, Василь, спасибо. Но мне как-то промысловое судно милее…
— Так ты и будешь плавать на них, чудак. Только рыбу ловить не придется. Правда, иногда после приемки судна у фирмы мы идем в район промысла и понемножку рыбачим, чтоб опробовать оборудование. Так что и у нас ты свою страсть можешь удовлетворить. Только я не понимаю твоего промыслового азарта. По мне, так пускай эту рыбу ловит тот, кто ее в океан выпустил… Ладно-ладно, я шучу, не смотри на меня волком, Волков! — Он засмеялся, довольный случайной игрой слов. — Значит, договорились?
Когда мы все четверо оказались снова за столом, Ваську осенило, он внимательно посмотрел на меня, потом на Стаса, видимо соображая, как выйти из положения, и наконец сказал, глядя поверх наших с Решевским голов:
— Коллеги, разрешите пригласить на танец даму…
Не сговариваясь, мы поглядели со Стасом друг на друга и ничего Мокичеву не ответили.
— Молчание — знак согласия! — Васька, лихо вскочив, поклонился Галке.
Впервые за весь вечер остались мы с Решевским наедине.
Не знаю, кто проявил больший такт, оставив нас вдвоем, Галка или Мокичев, а может быть, все произошло случайно, скорее так оно и было. Если раньше я думал о необходимости такой встречи и последующего мужского разговора, то сейчас, когда вечер подходил к концу и я о многом успел подумать, многое смог по-новому переосмыслить и другими мерками измерить, сейчас я не видел больше никакого смысла в этом разговоре.