Разведка боем
Шрифт:
– На объективную реальность можно влиять субъективной волей, не выраженной в действии. Усилием воли создать «магическую линзу, через которую можно как рассматривать «нечто», определяющее суть и смысл происходящего, так и концентрировать пучок собственной энергии. Полное знание о «линзе» недостижимо, но достижимо познание практических эффектов ее использования…
– Вы подразумеваете возможность управления Реальностями? – спросил Андрей.
– Какой смысл вы вкладываете в данный термин? – Удолин наклонил голову и направил в
Новиков, как умел, объяснил. В духе полученных от общения с «Высшим разумом» намеков.
– Так-так… Это близко. Вы пришли к этой гипотезе умозрительно или…
– Пожалуй, что умозрительно. А вы? Нельзя, кстати, предположить, что описанная вами схема смены цивилизаций может быть результатом такой вот «игры Реальностями»? А ваши «психоматрицы» – это способ сохранения личностей «игроков» при коррекциях или полной смене Реальностей? Как спасательная шлюпка или парашют? – Помолчал секунду и, как иногда у него случалось, неожиданно для самого себя спросил: – Да вот и вы, Константин Васильевич, сколько раз таким способом меняли оболочку?
Нет, профессор не удивился и не возмутился. У него просто изменился взгляд. Это трудно объяснить словами, но выглядело примерно так, как если бы человек разговаривал с ребенком, стараясь его занять и развлечь, а тут его окликнул бы внезапно подошедший знакомый, причем равного возраста и положения. Вот такую смену мимики и выражения глаз уловил Новиков.
– Интересно, интересно, – как-то задумчиво произнес Удолин. – Мне начинает казаться, что не я вас «просвещаю», а вы решили использовать мою болтливость в собственных целях. Каких, хотелось бы выяснить?
– А разве вы уже забыли, с чего начался наш товарищеский ужин? Я вас спросил – что именно в вас лично или в ваших научных разысканиях заинтересовало красного жандарма Агранова? Его что, волнуют проблемы древних цивилизаций? Или он бескорыстно увлечен эзотерикой? Поклонник мадам Блаватской в свободное от политического сыска время? Или все же ему требовалось получить от вас нечто конкретное? Может быть, как раз способ сменить материальную оболочку? Вы готовы рассеять наше с Александром Ивановичем недоумение?
– Ваша ирония, коллега, мне понятна, но он действительно изучал в свое время труды не только Блаватской, но и кое-что посерьезнее и обладает некоторым природным даром, так что и здесь есть тема для разговора…
А Шульгину вдруг неожиданно и до ломоты в скулах надоело слушать эти разговоры. Вообще в последние дни разговоров было слишком много. Несмотря на некоторые динамичные повороты сюжета. Но в основном все разговаривали, с непреодолимой и глупой страстью, как купчихи у Островского или персонажи новелл Джером Джерома: «Присядьте, я расскажу вам мою историю…» Он решил это дело хотя бы для себя прекратить.
Встал, никого не отвлекая, вышел из гостиной. В кабинете достал из ящика письменного стола пистолет. Лежавший там
Кстати, как раз Сашке пистолет не особенно нужен. Его умения управлять внезапной ситуацией, а также способностей к малоизвестным боевым искусствам вполне хватило бы на любой жизненный вариант, но даже великий русский поэт Твардовский сказал: «А все же, все же, все же…» Пусть и по другому поводу. Шульгин надвинул на ремень френча кобуру из тщательно выделанной толстой кремовой кожи на левую сторону, по-немецки. Проверил, насколько легко выдвигается из пенала под крышкой запасная обойма на тринадцать бочкообразных девятимиллиметровых патронов. Убедился, что и остальные нужные для прогулки по революционной столице предметы у него при себе. Заглянул в гостиную.
– Андрей, я тут схожу, прогуляюсь…
Новиков, увлеченный беседой, кивнул. Давай, мол, гуляй, не маленький. И только когда щелкнул замок выходной двери, крикнул вслед, спохватившись:
– Далеко ли?
– Да так, в район Самарского…
– Ладно, позвонишь…
Новиков не имел оснований волноваться еще и на тему Сашкиной безопасности.
На улице сегодня было тихо и солнечно. Словно опять вернулся август.
Шульгин шел сначала вверх по Петровке, потом, сокращая путь, мимо будущего «Будапешта» вывернул на Неглинную.
На всякий случай он имел при себе мандат уполномоченного Особого отдела Южного фронта, да орден, да тяжелый пистолет напоказ, таких людей патрули не трогают. Он шел и думал о девушке Анне, кузине корнета Ястребова.
Многим это покажется странным, но Шульгин, невзирая на возраст, ученую степень кандидата медицины, вполне приличный жизненный опыт и даже события последнего года, оставался тем же романтически настроенным юношей, что и двадцать лет назад (опять же, уточняя, сорок пять лет вперед, где-то в прекрасном шестьдесят пятом, когда бутылка портвейна стоила рубль двенадцать, пачка «Шипки» четырнадцать копеек, а джинсы – пять рублей. Китайские, конечно).
И отношение к женщинам у него сохранилось прежнее: трогательное и возвышенное. Как-то он их считал существами, чуждыми реалий сурового мира, и если попадались ему (постоянно) иные особи, практичные, жесткие, склонные отвечать резкими и нелицеприятными словами и поступками на искренние душевные порывы, то он относил это на счет общего огрубления нравов и продолжал грезить о других, ласковых и в меру наивных. Наконец его мечты, кажется, сбылись. В Анне он увидел то, что требовалось. Двух часов общения для этого вполне хватило.