Развеянные чары
Шрифт:
Элла сделала быстрое движение, как будто хотела остановить его.
— Боже мой! Как можешь ты в такую минуту…
— Это, может быть, единственная минута, когда у тебя недостанет мужества оттолкнуть меня, — прервал ее Рейнгольд. — Неужели в этот час, когда мы оба дрожим за жизнь своего ребенка, я не смею сказать его матери, чем она стала для меня? Едва вступив на почву Италии, я уже начал сознавать, что потерял. Я не мог вполне наслаждаться ни завоеванной свободой, ни своей удачной артистической карьерой, и чем с большим внешним блеском складывалась моя жизнь, тем сильнее охватывала меня тоска по родине, которой, в сущности, у меня никогда не было. Ты не сможешь и представить себе немую скорбь, не стихающую даже в минуты гордого наслаждения творчеством и упоения успехом,
Рейнгольд говорил спокойно, без тени горечи или упрека, но тем сильнее, казалось, его слова действовали на Эллу. Она встала, точно хотела бежать от этих слов, но не могла двинуться с места.
— Оставь, Рейнгольд! — умоляюще прошептала она. — Сейчас я ни о чем не могу думать, кроме опасности, угрожающей моему ребенку. Когда я буду держать его, спасенного, в своих объятиях, тогда…
— Что тогда? — спросил Рейнгольд, задыхаясь от волнения.
— Тогда у меня, может быть, не хватит мужества причинить горе его отцу, — докончила молодая женщина, и слезы хлынули у нее из глаз.
Рейнгольд не прибавил ни слова, но крепко сжал руку жены, как будто собирался никогда не выпускать ее.
В эту минуту их нагнал экипаж, и кучер остановил измученных лошадей, чтобы дать им немного отдохнуть, и в то же время к путешественникам подошли два горца, которых они раньше заметили на дороге. Оба с любопытством рассматривали красивую бледную даму и знатного по виду мужчину. Последний немедленно подошел к ним, спрашивая, откуда они пришли. Горцы назвали местечко, лежавшее в конце долины, в нескольких часах пути.
— Не видели ли вы кареты? — допытывался Рейнгольд.
— Да, синьор, видели дорожную карету, похожую на вашу, но только запряженную парой, а не четверкой.
— А не заметили, кто сидел в карете? — дрожащим голосом спросила Элла. — Мы ищем даму с ребенком.
— С маленьким мальчиком? Так и есть, синьора, но та карета значительно опередила вас. Вам надо опять спешить, чтобы догнать их, — сказал старший из горцев, с испугом отступая назад, так как при его словах дама пошатнулась и упала бы, если бы ее спутник тотчас не поддержал ее.
— Не теряй мужества, Элеонора! Наступает решительная минута! — сказал Рейнгольд и, подсадив жену в карету, сам вскочил вслед за нею.
В словах, которые он на лету бросил кучеру, заключалось, наверно, нечто необыкновенное, потому что кучер порывисто взмахнул бичом, и карета вихрем помчалась вперед.
Тем временем беглецы неслись во весь опор и действительно далеко обогнали своих преследователей. Маленький Рейнгольд, сидевший рядом с Беатриче, измученный слезами и безостановочной ездой, наконец заснул. Его белокурая головка глубоко ушла в подушки, а ручки инстинктивно уцепились за боковые поручни, как будто ища защиты от беспрерывных толчков и тряски. Мальчик спал глубоким, крепким сном, а Беатриче, казалось, совершенно забыла о нем. Она находилась в том состоянии крайнего умственного возбуждения, которое заставляет умолкнуть самую безумную страсть. В ее душе с поразительной ясностью выступало лишь воспоминание о той ужасной минуте, когда Рейнгольд отказался от нее, назвав проклятием и несчастьем своей жизни, и объявил, что его любовь принадлежит только жене. Эти слова до сих пор острым жалом впивались в сердце итальянки. Что бы она раньше ни делала, как бы ни грешила, но этого человека она любила со всем пылом своего сердца и ему одному оставалась неизменно верна. На его любовь она смотрела как на свое неотъемлемое право, которое никто не смел у нее оспаривать. И вдруг она теряет его из-за женщины, которой она менее всего боялась, из-за его жены!
Его жена и его ребенок! Они всегда были темным призраком, грозившим ее счастью, и теперь этот призрак выступил из мрака, ожил и принял определенный образ, чтобы уничтожить ее.
Беатриче ненавидела и мать, и особенно сына еще раньше,
Страстная итальянка на самом деле действовала не по заранее обдуманному плану, прибегнув для удовлетворения своего мстительного чувства к последнему, крайнему средству. В сад Эрлау она пришла только для того, чтобы увидеть ненавистную соперницу. Эллы она там не нашла, но увидела мальчика, игравшего без присмотра, и мысль о его похищении, а затем и само похищение было делом одной минуты. Ребенок сначала охотно пошел за красивой дамой, которая ласково привлекла его к себе; когда же он начал тревожиться и спрашивать о матери, было уже поздно. С торжеством увозя его, Беатриче вовсе не думала о последствиях своего поступка. Одно лишь сознавала она вполне отчетливо: никакой удар не мог так глубоко поразить Эллу в самое сердце, как похищение ребенка, эта утрата должна стать вечной преградой между супругами, что и было заветной целью мстительной итальянки. Теперь следовало только спрятать добычу в безопасное место, и Джанелли должен был помочь ей в наскоро организованном бегстве.
По расчету Беатриче, ребенка отделял от родителей уже целый день пути. Необходимо было на время остановиться, чтобы обдумать дальнейшие действия. Месть удалась сверх всякого ожидания… Что же делать дальше?
Маленький Рейнгольд все еще спал. Если бы он хоть немного напоминал лицом отца, это послужило бы его спасению; но золотистые волосы, розовое личико и темно-голубые, сейчас закрытые глаза — все было унаследовано им от матери, женщины, которую Беатриче ненавидела, как еще никого и никогда; в этом сходстве заключалась величайшая опасность для спящего ребенка. Жгучие глаза его спутницы на минуту остановились на бледном личике с тонкими чертами. Беатриче вздрогнула, как будто испугавшись собственных мыслей, и поспешно отвернулась от мальчика.
Взглянув в окно, она увидела на верху горы дорожный экипаж, быстро кативший в одном направлении с ее каретой. Такой экипаж был редким явлением на этой дороге, и Беатриче сразу сообразила, в чем дело. Значит, сообщник выдал ее, и преследователи мчались по ее следам. Пусть мчатся! Пока ребенок был в ее руках, она чувствовала себя всесильной. Быстро приподнявшись, она отдала кучеру приказ не жалеть лошадей. Он повиновался, и началась бешеная скачка.
Не раз сильным лошадям с трудом удавалось сдержать тяжелые экипажи; не раз тормоз грозил лопнуть, подвергая седоков смертельной опасности, никто не обращал на это внимания, а обещанная награда заставила кучеров обеих карет презреть грозившую им катастрофу. Бешеная, безумная скачка! Скалы и ущелья проносились мимо с быстротой молнии, и чем ниже спускалась дорога, тем круче поднимались громады утесов. Все ближе слышался шум реки, и четверка лошадей заметно догоняла несущуюся впереди пару. Теперь оба экипажа мчались уже по долине, и разделявшее их расстояние с каждой минутой уменьшалось, еще несколько сот метров — и беглецы будут настигнуты.
Передний экипаж прогремел по мосту, перекинутому в этом месте через реку, и вдруг сразу остановился на противоположном берегу. Беатриче сама велела кучеру остановиться, когда убедилась, что дальнейшее бегство бесполезно и она должна решиться на крайние меры. Карета остановилась у самого берега. Беатриче медленно открыла дверцу экипажа, обняв левой рукой маленького Рейнгольда, который проснулся от бешеной скачки и со страхом смотрел на пенистые, бурные волны, с шумом катившиеся почти у самых его ног.