Развод не дам. Точка
Шрифт:
— Я не знаю, какие тараканы пляшут в твоей голове. В моей их не меньше, поверь, и хорошо, если они подружатся друг с другом. Ты привыкла, что все нуждаются в тебе, а не наоборот. Привыкла заботиться обо всех, кроме себя. Это не плохо, просто… Думай о себе тоже, Агат. Прошу, начинай думать о себе.
Бережно проведя костяшками пальцев по щеке, он шутливо щёлкает по носу.
— У нас два варианта: искать Марата по ночной Москве, попутно объявив его в розыск, или доставить меня в больницу. Но есть третий: ты — домой. Я — в травмпункт. Марат — капитан огромного
Невольно улыбаюсь в ответ. Быть эгоистом слишком сложно, слишком не для меня. Хотя иногда стоит попробовать. Хотя даже сейчас эгоизма во мне слишком мало, потому что решаю везти Алекса в больницу.
Смещение вправляют, накладывают тугую повязку и говорят, что пару дней руку лучше поберечь. Алекс выходит из кабинета травматолога, смешно припадая на ногу и закатывая глаза.
— Сказали, что жить буду.
— С ногами у тебя всё в порядке, — замечаю с тихим смехом.
— Да? Точно. — Он прижимает к груди перебинтованную руку. Простая перевязка, никакого гипса, что радует. — Теперь я доставлю тебя домой и поеду к себе, зализывать раны.
Машина останавливается перед подъездом. Поднимаю глаза: на кухне и в гостиной горит свет. Сердце сжимается. Каринка пытается делать вид, что всё в порядке, смотреть на неё при этом больно. Алекс сжимает мою руку, с сожалением отпускает.
— Хотел бы я хоть немного облегчить твою ношу. Только тут я тебе не помощник.
— Знаю. Спасибо. Просто спасибо, что ты рядом. — Сама целую его. Легко, с благодарностью. Трусь носом о нос, снова чмокаю. — Спасибо.
— Беги, — ворчит он, перегибается через меня, почти ложась на колени, и открывает дверь. — Беги, пока не решил украсть и утащить в своё логово.
Когда-нибудь утащит. Когда-нибудь я ему это позволю. Он читает ответ в моих глазах, потому что его вдруг ярко вспыхивают, оказываясь напротив моих. Подавшись всем корпусом вперёд, он вжимает в сиденье и горячо целует. Отпускает так же резко и толкает дверь, запуская в салон холодный влажный воздух.
— До завтра, — выдыхает, глядя снизу вверх, когда я выхожу. Почти сразу отъезжает, оставляя ёжиться от ставшего слишком пронзительным ветра. Делаю несколько шагов к подъезду, когда из темноты выступает Марат. Невольно отшатываюсь. Заметив это, он грустно усмехается, качает головой и выставляет руки.
— Не бойся, бросаться не стану.
Голос звучит ровно. Если не обращать внимание на запах виски, не скажешь, что он вообще пил.
— Давай поговорим, — просит тихо. — Домой подниматься не буду, просто хочу поговорить. Прошу, Ма… Агат.
— Хорошо, — смиряюсь и иду в сторону сквера. Разбираться под окнами соседей не хочу, да и стоять на месте холодно. Некоторое время идём молча, он заговаривает первым:
— Я не буду оправдываться. Не потому что не считаю себя виноватым, а потому что мои оправдания унизят прежде всего тебя. Я
Молчу. Мне уже нет необходимости в этой исповеди, она нужна прежде всего ему. Устала винить себя, его и весь мир. И даже ту девушку не виню. Алёну.
— Как мне всё исправить? — спрашивает он, останавливаясь в круге фонаря. Снова начинает моросить дождь, седыми каплями оседает на его волосах.
— Не знаю, — отвечаю честно. — Я не буду настраивать Каринку против тебя. Но и говорить, какой ты замечательный, не стану. Не дави на неё, но и не пропадай надолго. Она любит тебя. Простит.
— Простит. А ты? Простишь? — смотрит пристально, и снова в груди знакомая тоска по прошлому, которого уже не вернуть.
— Тебе это важно? Моё прощение? — обнимаю себя за плечи. Качаю головой. — Не знаю, Марат. Ты, главное, себя прости. И… береги себя, ладно?
Наша жизнь больше не объединяется словом «наша». Марат отдельно, мы с Каринкой отдельно. Это ни хорошо и ни плохо, это просто случилось с нами. Как мы к этому пришли, кто совершил больше ошибок — надо разобрать. Или не надо, потому что неважно.
Неделя проходит в странном ощущении между небом и землёй. Каринка ходит тихая, но всеми силами старается делать вид, что всё хорошо. Улыбается, мужественный мой котёнок. Я не пытаюсь пока разговорить, жду, пока заведёт разговор сама. Начинает к выходным, которые мы собираемся провести вдвоём, поедая кучу вредной еды и смотря телевизор.
— Он с ними, да? — спрашивает, пока я ищу фильм, который будем смотрит. Сразу понимаю, о ком речь.
— Думаю, нет, но точно не скажу. Почему бы тебе не спросить?
— Кого, его?! — Каринка фыркает и надменно закатывает глаза. Совсем как папа.
— Он тебя любит, — замечаю, поглядывая на дочь. — И скучает.
— У него другая семья, вот как любит.
— А если бы мы развелись, и он завёл другую семью, ты бы так же думала? — вспоминаю всё, что говорила психолог. Каринка молчит. Ребёнка её возраста коробит не столько факт наличия второй семьи, сколько факт того, что папа делит время с другим ребёнком. Она не рассматривает папу как мужчину и уж тем более не размышляет, как именно появился братик. Узнай она об измене позже, последствия были бы гораздо серьёзнее.
Молчит. Да, может, запрещённый приём, но я невольно на стороне Марата, хотя бы потому что это — ради Каринки. Впереди целая жизнь, и вина папы перед ней гораздо меньше, чем передо мной. Это — наши, взрослые отношения, а её он всё равно любит. И я буду делать всё, чтобы Каринка как можно скорее отпустила боль от предательства и снова начала открываться Марату.
Сама его не слышала и не видела с того разговора. Прислала мировое соглашение по почте, чтобы ознакомился. В ответ получила согласие всё подписать. У нас встреча во вторник у адвоката. Ещё немного, и стану свободной. От родителей ни слуху, ни духу. Ищу в себе чувство вины, не нахожу и мелочно радуюсь.