Развод. Уходи навсегда

Полякова Лана

Не хочу, чтобы видели мои слёзы!

Я шла знакомой дорогой к ближайшему берегу. Не очень благоустроенному, но знакомому до каждого крупного камня.

Мне очень нужно было побыть одной. Прокричаться на холодном ветру. Выплеснуть морю свою боль. Поделиться с ним своей яростью.

За что?

Я смотрела на чернеющее закатное море, на то, как красное от прожитого дня солнце уходит за горизонт светить другим людям на другой земле. Наверняка с такими же, как и у меня, проблемами и трагедиями. С такой же, как и у меня,

болью в сердце.

Почему?

За тысячи лет цивилизации мы так и не научились жить в мире хотя бы сами с собой. Можно ли просто не делать больно близким? Просто ценить и любить друг друга?

Какая-то бессмысленная жестокость.

Словно дети в своей безответственности и жестокости.

В своём эгоизме.

Когда солнце рухнуло в море, сверкнув напоследок малиновым лучом по далёким облакам, вокруг почти моментально стало темно.

Бархат южной ночи, которого мне так не хватало в Москве, окутал своим покрывалом.

Вечный спутник зимы – Орион – засверкал своим поясом над краем моря и берега. Голубоватая Бетельгейзе перемигивалась с ярким Альдебараном, пока над горизонтом не поднялся Сириус на другом конце пояса.

Уже поздно.

Стало зябко и одиноко. Остро пахнуло выброшенными водорослями.

Зачем я здесь?

Нужно возвращаться домой, к маме, к сыну.

Они волнуются.

Я побрела обратно, засунув руки в карманы, опустив голову и напялив плотнее капюшон. Слёзы высохли, а горло немного саднило от крика.

Ветер шумел деревьями, и капюшон глушил все звуки вокруг.

Поэтому, когда тяжёлая, явно мужская рука опустилась ко мне на плечо, я заорала от ужаса на всю улицу.

Восемнадцатая глава

– Ты что орёшь, как потерпевшая? – встряхнул меня за плечи мамин муж Валерий Сергеевич.

– Нельзя же так к людям подкрадываться. Они же живые, – пробурчала я.

– Я не подкрадывался! Я тебя звал, а ты идёшь, словно потерянная, и ничего не замечаешь вокруг. У нас здесь, между прочим, иногда такие умники лихачат. Костей не соберёшь! – отчитывал меня муж моей мамы.

Какой он нудный! Что мама в нём нашла?

– Мать говорит, ты разводится надумала? – спросил он, помолчав и пожевав нижнюю губу.

– Да, – подтвердила я.

– Славка вроде же нормальный мужик? Что это ты надумала? – Валерий Сергеевич сунул руки в карманы и угрюмо сопел, шагая рядом.

– Он повёл себя подло. Он изменяет мне, – пробурчала я.

– А нечего было работать, как оголтелой! Вместо работы лучше бы ребёночка ему родила. И Славка не смотрел бы на сторону! – вот откуда у моей мамы появилось внезапно это чадолюбие.

– Мой муж любит другую женщину. Давно. Ещё до встречи со мной. Сейчас она вновь позвала, и он поскакал, разрушая всё на своём пути. Дети, жена, его родители, ему мы безразличны, и наше мнение до фонаря, – я

пожала плечами – Владиславу всё равно, один у него сын или трое. Его влечёт былая любовь.

– Он рехнулся? – Валерий Сергеевич остановился и повернулся ко мне в недоумении.

– Ему любовь застилает глаза. Не видит и не слышит никого вокруг. Говорит, что она нежный цветочек и погибнет без него, – пожаловалась я этому практически чужому человеку.

Мамин муж, этот бывший военный, немного грубоватый и прямолинейный, обычный мужчина, нудный и немного с хитрецой, обнял меня крепко за плечи и, похлопывая по спине, приговаривал:

– Ну, будет, будет! Хрен с ним. Не рви своё сердечко.

А я рыдала, словно по покойнику, о своей несложившейся жизни.

Казалось, небо злится и негодует вместе со мной. Ветер нагнал низких туч с гор Кавказа и грозил разразиться вот-вот грозой.

– Ты при матери-то не рыдай и не убивайся так! Пожалей её. Она расстроилась от твоих новостей. Побереги её, – приговаривал Валерий Сергеевич, вызывая у меня своей грубоватой заботой о моей маме ещё больший поток слёз.

Между делом мы дошли до нашего дома. И Валерий Сергеевич, достав нереального размера носовой платок из своего кармана, вытер мне лицо, как маленькой девочке. Ухватив за нос в конце и приказывая: «Сморкайся!»

Попробуй не исполнить!

Я хихикнула, представляя, как он командовал своими солдатами, и глубоко вздохнула.

– Спасибо! – поблагодарила я маминого мужа и отобрала у него платок.

Кажется, после таких слёз мне реально стало легче.

Во всяком случае, спала я словно младенец: без снов, без мыслей, беспробудно…

Когда я спустилась на кухню, то застала там Катерину в лучах утреннего солнца.

Моя сводная сестрица, плотно сбитая, немного полноватая ещё после рождения близнецов, двадцатиоднолетняя девица, сидела за столом и завтракала творожной запеканкой с деревенским, жирным и невероятно вкусным молоком.

– О! Подруга по несчастью! – приветствовала она меня.

Я присоединилась к завтраку, замечая попутно в окно, как моя мама занимается на улице с Катериниными мальчишками.

– Святая Вероника, несмотря на образование, работу и безупречную семью, оказывается, такая же, как и я, разведёнка с прицепом, – усмехнулась сестрица.

– Зачем ты цепляешься ко мне? – спросила я её, жмурясь от удовольствия.

Божественно вкусная запеканка с золотистой корочкой и тягучим, ароматным айвовым вареньем, где прозрачные тонюсенькие дольки похрустывали на зубах, занимала всё моё внимание.

Жизнь – это не только боль предательства. Вон солнце заглядывает в окна. Ещё не конец света.

Я открыла глаза и уставилась на замолчавшую Катерину.

– Что ты хочешь от меня? – спросила я её ещё раз.

Катька фыркнула, грохнула пустой кружкой из-под молока об стол и, засмеявшись, произнесла: