Развяжите мои крылья
Шрифт:
– Ксеня Андревна! – Визгливый и пронзительный голос вклинился в ласковую Изюмкину скороговорку так неожиданно, что Вано уронил на лавочку папиросы. Обеспокоенно привстав, он увидел, что в освещённую комнату, со всей силы стукнув дверью о стену, ворвалась худая, растрёпанная тётка в зелёной, измятой, кое-как застёгнутой кофте. В свете лампы под бумажным абажуром Вано явственно видел тёткины рыжие, крашенные стрептоцидом волосы, выбившиеся из-под сбитой на затылок косынки.
– Ксеня Андревна, вы что же это творите-то? Вы на что цыганку в дом запустили? Это же додуматься надо, а ещё приличная женщина, в школе работает! Да
– Тоня, перестаньте кричать, не нужно никакой милиции, – спокойно отозвалась хозяйка. Вскочившую было с негодованием Изюмку она мягким жестом усадила на место. – Эта цыганка – моя давняя и добрая знакомая. Она зашла ко мне в гости и даже не заглядывала в вашу комнату. Ведь так, Изюмка?
– Очень нужно, брильянтовая! – фыркнула Изюмка. – Мне, дорогая, ничего твоего не нужно, мы люди честные, чужого не берём!
– Нет, вы погляньте, честная она! – расхохоталась Тоня. – Ксеня Андревна, велите ей торбу вывернуть, я своими глазами погляжу, как…
– Тоня, немедленно замолчите и уходите! – тихо, гневно велела учительница. – У вас, кажется, примус залило на кухне, вы слышите?
Тут уж Командир решил, что пора вмешаться.
– Изюмка! Джяса кхэрэ! Шунэс – гаджи кушэлпе [15] !
– Ой, пора мне! Ксеня Андревна, золотенькая, пора мне! Отец за мной пришёл! А ну, отойди от двери, холера крашеная! Растопырилась, как сеялка колхозная, – ни пехота не пройдёт, ни бронепоезд не промчится! Думает, очень мне её тряпки нужны, с собачьей свадьбы украденные! – последние слова Изюмка выкрикнула, уже выбегая из дома.
15
Идём домой! Слышишь – русская ругается!
Увидев поднимающегося ей навстречу свёкра, она с облегчением вздохнула, слабо улыбнулась:
– Ты зачем здесь, дадо?
– Затем, что другие-то бабы давно по палаткам сидят! – Вано зашагал рядом с невесткой, изо всех сил напуская на себя сердитый вид. – Ну – много взяла?
– Да что тут взять? – отмахнулась Изюмка, поправляя сползший на шею платок и звонко шлёпая присевшего на лоб комара. – Тьфу, упыри, летают еропланами, как в лесу! Нечего взять, дадо. Учителка, денег в доме ни гроша, и мужа вчера забрали! Плачет, бедная, боится, что и её тоже заберут, с работы выгонят, и сыну худо будет: он у неё в военном учится… Я ей всего наобещала, жалко же… И что такое делается, зачем гаджэ друг дружку заарестовывают? Не живётся им спокойно, всё врагов у себя под кроватями ищут!
– Так ты весь вечер в дому просидела и ни копейки не взяла?! Ну что за… – тут Вано умолк на полуслове, потому что внезапно вспомнил о том, что оставил на лавочке у дома «учителки» едва начатую пачку папирос. Сплюнул, выругался и повернул обратно, бросив невестке:
– Марш в табор, кура безголовая!
Пачку «Братишки» никто не тронул: она лежала на краю лавочки. Вокруг уже совсем смерклось, и жёлтый, освещённый лампой квадрат окна чётко вырисовывался за тёмными жасминовыми зарослями. Присмотревшись, Вано увидел раскрытую дверь шкафа, свесившиеся из него кружевные наволочки. Стоящая к нему спиной женщина молча, быстро
Наутро Изюмка вместе с другими цыганками привычно отправилась в город. И уже через час женщины примчались с Миусской площади с вытаращенными глазами:
– Дядя Вано, нашу Изюмку милиция забрала! Нет, не за то, что документов нет! Ещё хуже! Гаджи прямо на неё показала, сказала – эта цыганка у меня вчера сидела и золото из шкафа унесла!
Оказалось, что милиционер подошёл, когда Изюмка, сидя на лавочке возле автомата с газированной водой, вдохновенно сочиняла двум смеющимся студенткам про любовь и трудную дорогу. Вместе с ним была «вчерашняя учителка».
– Вот эта, вы говорите?
– Да, товарищ милиционер, это она… Зачем же ты так поступила? Ведь это же было последнее, понимаешь, – последнее! – тихо, без гнева спросила Ксения Андреевна у ошеломлённой цыганки. – Ведь мне, может быть, придётся… далеко ехать! Ты же об этом знала!
– Миленькая моя, да что ты такое говоришь? – залепетала Изюмка. – Ты же мне сама всего дала! Яичек дала, хлеба, картошки! И твоя соседка видела, что я не украла! Родненькая, ну вспомни же, я же…
– Пройдёмте, гражданки, в отделение.
Разумеется, в отделение милиции вслед за отчаянно протестующей Изюмкой примчались все таборные цыганки. Разумеется, было много крика, воплей и страстных убеждений в том, что Изюмка – не воровка. Но, к ужасу цыганок, положение оказалось отчаянным. Из дома учительницы пропали три червонца денег и украшения. Пропажу хозяйка обнаружила наутро, на её плач прибежала соседка и объявила, что, конечно же, всё взяла цыганка. Соседка же и убедила рыдающую Ксению Андреевну поскорей одеться и бежать на площадь, где «эти галки с утра до ночи советских людей дурят». Учительница побежала на Миусскую, где фланировала по площади, приставая к прохожим, целая команда гадалок, – и сразу же узнала среди них Изюмку.
– Миленькая, родненькая, ненаглядная, но это же не я! Клянусь тебе, – не я! Хочешь – на сына забожусь, что не я? – плакала Изюмка, сидя на расшатанном стуле в отделении милиции. Милиционер, морща лоб, старательно писал протокол со слов пострадавшей.
– Да, она сама вошла в дом… Да, мы разговаривали, она мне… гадала. Я сама ей дала еду и двадцать копеек денег. Нет, в шкафы она не заглядывала, но… Конечно, я выходила в кухню, чтобы собрать для неё продукты… Зачем собирала? Но она была такая оборванная, босая…
– Ну что же вы, ей-богу, гражданка Софронова, как маленькая, – сурово говорил милиционер. – Разве можно этот народ в дом впускать? Вот теперь и разбирайся с вами… А ты говори, куда украденное дела! Возвращать будешь?
– Миленький! Драгоценный, алмазный, да я же не брала ничего! Я же в комнате сидела, никуда не уходила! Красавица моя, да ты всего на минуточку в кухню ушла! Ну что бы я успела за ту минуточку, сама подумай? – плача и ловя руку учительницы, умоляла Изюмка.
– Перестань, – устало сказала Ксения Андреевна. – Как тебе не стыдно? Ты же всё знала, ты сама мне говорила… И всё равно взяла последнее! Как же ты можешь клясться сыном? Неужели ты совсем ничего не боишься?