Развяжите мои крылья
Шрифт:
– Спать давайте, – шёпотом распорядился Ибриш. – Завтра поговорим.
Парни в самом деле скоро уснули. За ними задремала, по-детски подсунув кулак под щёку, и Машка. Светлана же, борясь с зевотой, придвинула к себе кружку с водой и, намочив в ней лоскут, пристроила его на лоб Патринки.
– Смотри, кажется, жар падает! Тебе поспать надо обязательно! Подожди, ты у нас скоро на ноги встанешь, и тогда…
– Я умру, – отозвалась Патринка – с такой обречённой уверенностью, что Светлана не сразу сумела возразить. А когда мгновение спустя открыла рот для возмущённой отповеди, горячая ладошка зажала ей рот.
– Не кричи, Светуца… Я умру. Потому что… так правильно. Потому что такие жить не должны. Цыгане, такие, как я… жить… не должны… Понимаешь?
Трусихой
– Патрина, отставить пороть горячку! – сухо, скрывая панику, отозвалась она. – Совсем рехнулась, честное слово! Жить она не должна, это же надо! Ещё как поживёшь, моя милая! Ещё как замуж выйдешь и детей нарожаешь! Ещё как научишься на рояле играть! Я ведь тебе пообещала, что выучу? И в театр наш тебя отведу! Сразу же, как в Москву вернёмся, отведу! Да тебя там на руках носить будут, лучше Ляли Чёрной сделаешься! Тебе непременно учиться надо, ты талантливая, музыкальная, всё будет…
– Послушай меня, – вдруг перебила Патринка, и в её шёпоте снова прозвучало что-то, заставившее Светлану умолкнуть на полуслове. И снова холод кольнул между лопатками: так сумрачно, незнакомо блеснули из темноты глаза Патринки. Внезапно Светлана вспомнила, что ничего знать не знает об этой котлярской девчонке, появившейся в их московской квартире всего месяц назад.
– Нет, девочка, это ты меня послушай! – решительно приказала она. – Мы с Машкой тебе вопросов не задавали. Ты у нас в доме жила – и мы тебя ни о чём не спрашивали. Потому что есть такие вещи, которые… не всем рассказать можно. Но ты же не просто так тогда, на Крутицком пруду, серной кислоты хлебнуть собиралась? Не налети на тебя Машка, не выбей у тебя ту бутыль… брр-р… И ты была тогда совсем больна! Ты едва не умерла у нас на руках! Двусторонняя пневмония – шутка ли? Мы тебя, считай, с того света вытащили! А никакая твоя родня тебя даже не искала! Я первый раз в жизни вижу цыганку без родственников! Тем более – вашу, котлярку! Тем более – твоих лет! Ты же совсем ребёнок, ты…
– Я не ребёнок, – обиженно всхлипнула Патринка. – Я просватанная!
– Ты… Может быть, ты не хотела выходить замуж?
Патринка молчала. И, изо всех сил прижимаясь к тёплой руке старшей подруги так, как не прижималась никогда даже к матери, когда та была ещё жива, отчётливо понимала: всё… И жизнь, и счастье её, и мечты о музыке, о театре, о другой, чистой и ясной жизни без боли и тоски заканчиваются вот здесь, сейчас, в эту самую минуту. Как можно было всерьёз надеяться на то, что её никто ни о чём не спросит?
– Патринка, что ты? – встревоженно спросила Светлана, озадаченная этой тишиной. – Тебе плохо?
– Нет. – Патринка вдруг резко отстранилась, откинула с лица волосы. – Ничего не надо. Я… я сказать тебе должна. Вот это всё… Вагоны эти, солдаты… То, что цыган забрали и увозят… Это из-за меня всё. Только из-за меня!
С минуту Светлана молчала. Затем осторожно пощупала лоб Патринки. Та рывком отстранилась.
– Светуца, слушай, что скажу. Раньше надо было, да… Но я не могла. Понимаешь, мой отец… Мой отец – битиндо [5] .
5
Предатель (кэлдэрарский диалект)
– Как? Патринка, я же плохо понимаю по-котлярски…
– Би-тин-до. По-вашему – здымари.
Тишина. Стук колёс. Чей-то короткий, приглушённый стон во сне. Луна, вновь мелькнувшая в окне. Сиплый, паровозный гудок, прорезавший ночь.
– Дорогая моя, ты в своём уме? – наконец, как можно спокойнее спросила Светлана. –
– Были, да. И есть. – серьёзно, не почувствовав насмешки, ответила Патринка. – Моя старшая сестра, Терезка, полоумная была. Ничего не умела – ни гадать, ни просить, ни взять… Могла только музыку слушать. Обо всём забывала! Весь день могла под столбом с радио простоять! И… и я вот вся такая же. Но ты не думай, я не вру! Разве можно такое про своего кровного отца выдумать? Я бы никогда тебе не сказала… Но я умираю. А вам жить надо. Это из-за меня вас Бог наказывает. Потому что я знала, всё знала – и молчала… Я с отцом в милицию, к начальникам тогда ходила. Он мне велел – и я пошла… Но я не понимала, клянусь тебе, не знала, зачем мы идём! Не знала, что отец там скажет… А он про всех там сказал, про всех… Про Бретьяно, про Милоша, про Цыно, про других цыган наших таборных… уважаемых… богатых… Сказал и своей рукой бумагу написал, что они – бароны и людей простых мучают… Начальники всему поверили, пришли в табор, нашли золото и бумаги иностранные… и забрали, всех заб… заб… – не договорив, Патринка уткнулась лицом в колени.
Светлана потрясённо молчала. Конечно, она знала про котлярские дела. Светланина прабабка по матери родилась в таборе румынских цыган, которые пришли в Россию в конце прошлого века и сами называли себя звонким словом «кэлдэраря» – «лудильщики». Русские цыгане величали пришельцев «котлярами» и «болгарами», а то и совсем насмешливо – «кастрюльщиками». Сколько раз Светлана видела на улице котлярских женщин – загорелых дочерна, босых, одетых так, как русские цыганки никогда не одевались, – в цветные юбки с пышными оборками, в кофты с широченными рукавами. Платки замужних котлярок особым образом закручивались и завязывались на затылке, косы были унизаны золотыми монетами, тяжёлые мониста свисали до пояса. Ведь, кочуя всю жизнь из города в город, из села в село, не построишь себе богатого дома, не поставишь в нём дорогой мебели, не купишь участка земли… Веками цыгане вкладывали семейный доход в золотые монеты. Большая работящая семья могла иметь таких монет целую сотню, а то и больше! Особенно берегли золото в тех семьях, где было много сыновей. Сыновьям нужны были жёны, а красивая девушка из достойного рода могла стоить десять-двенадцать золотых монет.
– Подожди… Патринка… Постой! Но ведь в этом же нет ничего плохого! Эти ваши галби [6] – они же семейные! Они ещё от отцов, от дедов… Их никто не воровал! Это же объяснить можно было…
– Кому – русским начальникам? – Короткий, горький смешок из темноты. – Что им можно объяснить? Они как увидели наше золото – сразу разум потеряли! Наш баро [7] , Бретьяно, самым богатым, самым умным в таборе был! Его вся Румыния, вся Польша, вся Бессарабия знала! Как его все уважали! Сколько он добра цыганам сделал! И его тоже, тоже вместе с другими забрали! Сказали, что он – шпион из заграницы! Потому что мой отец так в бумаге написал!
6
Золотые монеты
7
Вожак
– Не кричи… Патринка, глупая, да тише ты, проснётся кто-нибудь… – бормотала Светлана. – Разве можно кричать о таком… Что ты несёшь про своего отца, как тебе не стыдно? Ни один цыган такого не сделает! Никогда! Ни наш, ни ваш, вообще никакой! Тебе, может, сон плохой приснился?
– Светуца! Какой сон?! – оскалилась, как зверёк, Патринка. – Я показать тебе ту милицию могу! Прямо под двери её тебя привести и показать! Это рядом с набережной, где мы гадали всегда! Ещё двери деревянные, тяжёлые, меня ими по лбу чуть не убило… Отец меня нарочно с собой взял! Велел мне там молчать, будто я по-русски не понимаю, и плакать! А сам сказал, что меня Бретьяно насильно своему сыну в жёны берёт! И что Бретьяно людей убивает и все его боятся!