Разыскания истины

Мальбранш Николай

Чрезвычайно полезно часто размышлять о почти бесчисленных способах, какими люди связаны с чувственными предметами; одно из лучших средств хорошо узнать их — это наблюдать и изучать самого себя. Узнавая по опыту то, что происходит в нас самих, мы узнаем с полною уверенностью все наклонности других людей и с некоторою достоверностью большинство страстей, которым они подвержены. Если же к этому опыту мы прибавим знание особых обязанностей, лежащих на данных людях, и знание суждений, свойственных каждой страсти, — о чем мы будем говорить ниже, — то нам, пожалуй, будет не труднее угадать большинство их действий, чем астроному предсказать затмение. Ибо хотя люди и свободны, однако очень редко они пользуются своею свободою против своих природных наклонностей и пылких страстей.

Прежде чем закончить эту главу, мне следует еще заметить, что все наклонности души, даже ее наклонности к благам, не имеющим отношения к телу, должны сопровождаться эмоциями

жизненных духов, делающими эти наклонности ощутимыми, — это один из законов связи души с телом; ибо человек не бывает лишь чистым духом, и потому невозможно, чтобы его наклонность была совершенно чиста и к ней не примешивалась бы некоторая незначительная или же сильная страсть. Так что и любовь к истине, к справедливости и к добродетели, любовь к самому Богу всегда сопровождается некоторыми движениями жизненных духов, делающими эту любовь ощутимой, хотя бы мы их не замечали по той причине, что у нас почти всегда есть другие чувства, более живые; подобно тому как познание умственных вещей всегда сопровождается некоторыми отпечатками в мозгу, которые делают это познание живее, зато по большей части более смутным. Правда, часто мы не сознаем, что наше воображение действует и в то время, когда мы мыслим об абстрактной истине. Причина та, что эти истины не имеют образов или отпечатков, установленных природою, чтобы представлять их; все отпечатки, вызывающие их, не имеют иной связи с ними, кроме связи, установленной волею людскою или случаем. Ибо математики и даже аналитики, рассматривающие только абстрактные

398

вещи, весьма пользуются своим воображением, чтобы сосредоточить свой ум на этих идеях. Цифры, буквы алфавита и другие фигуры, которые можно видеть или вообразить, они всегда связывают с идеями, которые они имеют о вещах, хотя отпечатки, образуемые этими начертаниями, не имеют никакого сходства с ними, и потому не делают их ложными или смутными; вот почему благодаря правильному употреблению цифр и букв ученые открывают весьма трудные истины, которых иначе невозможно было бы открыть.

Если же идеи вещей, которые созерцаются лишь чистым разумом, могут быть связаны с отпечатками в мозгу, если вид предметов, которые мы любим, ненавидим, боимся по природной наклонности, сопровождается движениями жизненных духов, — то очевидно, мысль о вечности, страх ада, надежда на вечное блаженство, хотя бы сами по себе не поражали чувства, могут возбуждать в нас

сильные страсти.

Итак, мы можем сказать, что мы связаны чувственным образом не только со всеми вещами, имеющими отношение к поддержанию жизни, но также с духовными вещами, с которыми дух связан непосредственно сам по себе. Очень часто даже бывает, что вера, любовь к ближнему и себялюбие делают эту связь с духовными вещами сильнее той связи, которая привязывает нас ко всем чувственным вещам. Душа истинных мучеников была более связана с Богом, чем с их телом; и люди, умирающие за какую-нибудь ложную религию, которую они считают истинною, достаточно показывают, что страх ада действует на них сильнее страха смерти. Часто в религиозных войнах и в защите суеверий мы видим столько увлечения и упорства с обеих сторон, что несомненно ими двигает страсть, и даже страсть более прочная и упорная, чем все другие страсти, потому что она поддерживается, по-видимому, рассудком как в тех, кто ошибается, так и в тех, кто прав.

Итак, через свои страсти мы связаны как со всем, что представляется нам духовным благом или злом, так и со всем, что представляется нам телесным благом или злом. Все, что только мы познаем как имеющее некоторое отношение к нам, способно волновать нас; а из всех вещей, которые мы познаем, нет ни одной, которая не имела бы некоторого отношения к нам. Мы всегда несколько заинтересованы даже в самых абстрактных истинах, когда они нам известны, ибо между ними и нашим духом есть, по крайней мере, то отношение, что мы знаем их. Они, так сказать, наши в силу нашего познания. Мы чувствуем, что нас задевают, когда оспаривают их; а если нас задевают, то, разумеется, это волнует и тревожит нас. Так что страсти имеют столь обширную и сильную власть, что невозможно представить ни одной вещи, о которой можно было бы утверждать, что люди избавлены от страстей по отношению к ней. Но посмотрим теперь, какова природа их, и постараемся раскрыть все, что они содержат.

399

ГЛАВА III

Подробное объяснение всех изменений, происходящих в теле и душе при страстях.

В каждой нашей страсти, за исключением удивления, которое также есть несовершенная страсть, можно различить семь моментов.

Во-первых, суждение, которое разум составляет о предмете или, вернее, смутное или отчетливое созерцание отношения, которое предмет имеет к нам.

Во-вторых, действительное определение движения воли к этому предмету, предполагая, что он есть благо или представляется таковым. До этого созерцания природное движение души или

оставалось неопределенным, т. е. стремилось ко благу вообще, или было определено иначе познанием какого-нибудь иного предмета. Но в тот момент, когда разум созерцает отношение, которое новый предмет имеет к нему, это общее движение воли тотчас определяется сообразно тому, что созерцает разум. Душа приближается к этому предмету силою своей любви, чтобы насладиться им и познать свое благо тем чувством сладости, которое дает ей Творец природы как естественную награду за то, что она стремится ко благу. Она рассудила, что этот предмет есть благо, абстрактным суждением, не затрагивающим ее; но действием чувства, она становится убежденной в том, и чем живее это чувство, тем более привязывается она ко благу, которое, по-видимому, вызывает его.

Но если этот отдельный предмет рассматривается как зло или как способный лишить нас некоторого блага, то в движении воли не происходит нового определения, а происходит зато усиление ее движения ко благу, противоположному этому предмету, представляющемуся злом; это усиление тем больше, чем зло представляется более опасным. Ибо, в самом деле, мы ненавидим только потому, что любим; и зло, находящееся вне нас, считается злом только по отношению ко благу, которого оно нас лишает. Итак, раз зло рассматривается как лишение блага, то избегать зла — значит избегать лишения блага, т. е. стремиться ко благу. Следовательно, при встрече предмета, не нравящегося нам, не происходит нового определения в природном движении воли, но возникает лишь чувство страдания, отвращения или горечи, которое Творец природы сообщает душе как естественное наказание за то, что она лишена блага.' Для этого недостаточно было одного рассудка, нужно было это скорбное и тяжелое чувство, чтобы пробудить душу. Так что во

' До грехопадения это чувство не было наказанием, но только предостережением, потому что, как я уже говорил, Адам мог, когда хотел, остановить движение жизненных духов, причиняющих страдание. Следовательно, если он чувствовал страдание, то потому, что хотел его, или, вернее, он не испытывал его, потому что не хотел испытывать его.

400

всех страстях все движения души ко благу суть не что иное, как движения любви. Но так как мы волнуемся различными чувствами сообразно различным обстоятельствам, сопровождающим созерцание блага и движение .души ко благу, то мы смешиваем чувства с эмоциями души и воображаем, что существует столько же различных движений в страстях, сколько есть различных чувств.

Здесь следует заметить, что страдание есть реальное и настоящее зло; оно не есть только лишение удовольствия, как и удовольствие не есть только отсутствие страдания; ибо есть разница между тем состоянием, когда мы не чувствуем удовольствия или лишены чувства удовольствия и когда действительно мы испытываем страдание. Итак, не всякое зло есть зло именно потому, что оно лишает нас блага, но только, как я выразился, то зло, которое находится вне нас и не является состоянием нашим. Однако как под благом и злом по большей части понимаются вещи добрые и хорошие, а не чувства удовольствия и страдания, служащие, скорее, природными признаками, по которым душа различает благо от зла, — то кажется, можно сказать, не впадая в неточность, что зло есть лишь лишение блага, что природное движение души, удаляющее ее от зла, есть то же самое движение, которое влечет ее ко благу. Ибо, наконец, всякое природное движение есть влечение, вложенное Творцом природы, которое действует лишь для него и может обратить нас только к Нему, а потому истинное движение души всегда есть, по существу, любовь ко благу и лишь случайно — избежание зла.

Правда, страдание может рассматриваться как зло, и в этом смысле движение страстей, возбуждаемое им, не действительно, ибо мы не хотим страдания; а если мы положительно хотим того, чтобы страдания не было, то это значит, что мы хотим положительно поддержания или совершенствования своего существования.

В-третьих, в каждой нашей страсти можно заметить чувство, сопровождающее ее: чувство любви, отвращения, желания, радости, грусти. Эти чувства всегда различны в различных страстях.

В-четвертых, новое определение течения жизненных духов и крови, направляющее их ко внешним и внутренним частям тела. До созерцания объекта страсти жизненные духи были распространены по всему телу, чтобы поддерживать вообще все его части; в присутствии же нового предмета весь этот распорядок нарушается. Большая часть жизненных духов устремляется в мускулы рук, ног, лица и других внешних частей тела, чтобы привести его в состояние, соответствующее преобладающей страсти, и чтобы сообщить ему осанку и движение, необходимые для приобретения блага или избежания предстоящего зла. Если же человек не располагает достаточными силами, то эти жизненные духи распределяются таким образом, что заставляют его машинально произносить известные слова и издавать известные крики, а его лицу и остальному его телу сообщают известное выражение, которое может волновать других тою же самою страстью, какою волнуется он. Ибо люди и животные