Реализаты
Шрифт:
Опухоль была неоперабельной, но и не вредной. У него почти не было приступов головных болей и всякой другой ерунды, казалось бы, обязательной при таком серьёзном положении вещей. Просто понемногу он стал ходить гулять с ними не так далеко и не так часто. Просто через какое-то время у него стал косить глаз, смещаемый в сторону живущим внутри его черепа безжалостным монстром. Но он пока всё ещё улыбался, глядя на Аю:
– Вот вроде ты здесь одна, вот я вроде смотрю прямо на тебя, а вижу, что вас тут сидит двое.
И Ая всё ещё улыбалась ему в ответ:
– Папка, глаз – это такая ерунда.
А потом «хорошо» закончилось.
Как-то однажды отец потерял сознание на улице у дома и попал в больницу.
Когда они с матерью оставили его там, и он стоял у окна, печально и одиноко глядя им вслед здоровым правым глазом, Ая впервые почувствовала неладное.
Впоследствии неладное только сгущалось и концентрировалось, формируя реальность, которой она не желала.
Через неделю отца отпустили домой, так как держать его на государственном обеспечении не имело особого смысла: оперировать нельзя, колоть нельзя, а ждать логического конца можно и дома.
В первое время дома он пытался читать. Буквы двоились у него в глазах, и он то завязывал, то просто закрывал рукой непослушный левый глаз и продолжал. Но чудовище внутри не унималось. Оно жило и жирело, продолжая давить на глазные нервы и мозжечок, высасывая из носившего его тела все соки.
И Аин отец понемногу сдавал: всё тяжелее ему было вставать по утрам и сидеть в кресле. Он сначала слёг, затем перестал читать. Затем начались боли. А затем он просто целыми днями тихо слушал радиоклипсу и угасал.
Это стало основным его занятием.
Врачи скорой помощи, наведывавшиеся к ним во время его приступов всё чаще и чаще, кололи ему смесь снотворного и анальгетиков и сокрушённо качали головами, глядя на мать:
– Что же вы, милая, ничего ему не колете?
– Он очень не хочет, – плача, отвечала им мать.
Отец не хотел.
– Не расстраивайся, папка, – шептала Ая, глядя на отцовское лицо, превратившееся в обтянутый кожей череп. – Ещё всё будет хорошо.
А сквозь ноздри этого черепа всё явственнее просвечивал живущий внутри него зверь, и Ая радовалась тому, что отец уже почти слеп и не может увидеть ужаса, который плещется у неё в глазах.
– Да что я, – еле ворочая непослушным языком, отвечал отец. – Скоро мне будет всё равно. Это вы с мамой не расстраивайтесь. Вам оставаться.
А потом тварь, не имеющая рта, всё-таки сожрала его.
Очередные врачи, прилетевшие на очередной вызов, в очередной раз укололи ему внутривенно нечто облегчающее агонию и сказали матери:
– Милочка, он умирает. Его можно реанимировать, но подумайте сами – это не надо ни вам, ни ему. Если трясти и тянуть его оттуда сюда сегодня, похожий приступ случится завтра. И послезавтра. И он будет умирать столько раз, сколько вы будете заставлять нас возвращать его к вам обратно. Съешьте что-нибудь седативное и отпустите его.
Отец умер.
Горя Ая почти не чувствовала. Она даже не плакала. Смерть отца, кремация и последующие несколько дней прошли тихо и буднично.
А потом, в одно прекрасное утро, она реализовала отца обратно.
3. 2033 год. Лукаш
Собственно, первым реализатом был чех. Майя всё-таки
В детстве первый реализат – чех Лукаш Лански – ничем особо не отличался от своих сверстников.
Как и всякому нормальному мальчишке, ему снились странные сны, в которых у него вырастали то крылья, то страшные когтистые лапы. Как и всякий нормальный мальчишка, родители которого не слишком напрягают его воспитанием, он всё своё детство провёл в близлежащих дворах. В свободное от школы и остальных обязательств время маленький Лукаш то гонял с друзьями старый футбольный мяч, то носился как угорелый наперевес с джедайским мечом, с огромным трудом выточенным перочинным ножом из рукоятки для швабры, то воровал в ближайшем супермаркете на спор энергетики и сигареты под бдительным оком видеокамер и прочей охранной чепухи.
Поскольку учился мальчик не так уж и плохо, родители в его дела почти не лезли, позволяя практически всё, что не слишком выходило за рамки приличий и здравого смысла. Периодически появляющиеся в доме странные вещи типа самостоятельно ползающего пластилина или глухо ворочающихся по ночам лего-роботов, в глаза не бросались и никого особо не беспокоили. Мало ли о чём фантазируют дети…
***
На момент Х Лукашу почти стукнуло двадцать. В активе у него была общественная гимназия Яна Кеплера, практически утрамбованные в голове комбинаторика, основы теории вероятности, аналитическая геометрия, комплексные числа, множества и ни одной схваченной с неба звезды. А ещё у него была Элишка.
***
Лето в тот год стояло удивительное. Июль был жарким и душным, как и положено июлю. Учёба была позади, и ближайшие две недели обещали быть безоблачными и безобидными.
Цвели липы. Прага пахла липовым цветом так приторно и зеленела так нежно, что голова шла кругом. Лукаш и Элишка избороздили пешком сперва парки, а затем и площади.
Лето всё звенело. Ничто не предвещало беды.
И тот самый день тоже начался просто и буднично.
– Сегодня по плану – пляж! – крикнул снизу Лукаш.
– Пляж так пляж, – пожала плечами Элишка с балкона.
А что ещё можно делать в летний день, кроме как изнывать от жары, которая началась ещё в мае?
***
На правом берегу Влтавы, за тоннелем в Вышеградской скале, сразу после яхт-клуба, раскинулся большой городской пляж. Конечно, Влтава – не море. Конечно, вода в реке грязная и на неё можно только смотреть. Но зато пляж тянется почти на целый километр, а купаться…
А можно и не купаться…
Они сидели у самой воды. Он – в жёлтых плавках, она – в синем бикини. Река текла тихо, сонно и величаво. Выше и ниже по течению тонкие ажурные Влтавские мосты грациозно тянули свои аристократические спины. Солнце и облака отражались в ленивой воде.