Реализм А. П. Чехова второй половины 80-х годов
Шрифт:
Дорога характерна не только для творческой жизни Чехова, но и для его личной биографии. Еще критик Ф. Д. Батюшков в связи с рассказом Чехова "На пути" удачно заметил, что сам Чехов "на пути" к чему-то большому, важному, значительному, в попытке охватить не возможно широко русскую действительность и предугадать, что кроется за завесой будущего.
Многие биографы Чехова говорили о его поездке на остров Сахалин как о большом гражданском и писательском подвиге.
Творческое внимание молодого Чехова привлекла широкая степная дорога - "шлях". В описании этой дороги автор "Степи" вложил глубокий идейный смысл. Степная дорога, как и вся степь, поражает прежде
Характерная деталь упоминается в "Степи": Варламов, "не настоящий человек", "кружится" все время по степи в поисках наживы - о" вне прямой, большой дороги, ведущей к настоящей жизни. А народ-богатырь выйдет в конце концов по этой большой дороге на широкие просторы счастливой жизни.
Так широкий степной шлях приобрел у Чехова символическое обозначение пути к большому, настоящему счастью, послужил творческим материалом для разработки темы скитальчества, поисков русским человеком счастья.
Интересно сопоставление Гиляровским чеховской степи с гоголевской: "Не та буйная, казацкая, гоголевская степь с ее налетами запорожцев, а тихая, спокойная степь времени его детства и юности" (Вл. Гиляровский. Москва и москвичи. 1955, стр. 465.)
Гиляровский рассказывает о том, какое сильное впечатление произвела на него "Степь" Чехова и как он высказал
Антону Павловичу свой восторг: "Прелесть! Ведь, это же настоящая, настоящая степь! Прямо дышишь степью, когда читаешь... Тихо все, читаешь, будто сам з телеге едешь, тихо-тихо едешь..." (Вл. Гиляровский, стр. 472.)
Передавая содержание разговора с Антоном Павловичем о "Степи", Гиляровский приводит высказывание Чехова с будущем степи, когда, по словам писателя, спять будут "ватаги буйные", "и Гонты, и Гордиенки, и Стеньки Разины..."
Когда читаешь это место воспоминаний Гиляровского, то приходят "а ум те страницы "Степи", где Чехов говорит о широкой степной дороге, по которой должны шагать сказочные богатыри, и где автор с большой симпатией описывает буйного Дымова, у которого сила по жилушкам переливает. И тогда воспоминание Гиляровского об этом многозначительном разговоре с Чеховым воспринимается как ценный комментарий к этим местам "Степи". Тем более, что Чехов в "Степи", как и в "Счастье", ставит вопрос о народном счастье, о том "талисмане", который должен найти народ, чтобы добыть "клад" - свое счастье.
И все же, хотя в передаче Гиляровским многозначительных слов Антона Павловича ощущается революционный подтекст, нельзя видеть в этом высказывании Чехова мысли о близкой народной революции. Известно, что Чехов в письме к А. Плещееву (от 9 февраля 1888 г.), комментируя образ Дымова, говорил, что такие натуры созданы "прямехонько для резолюции", но "революции в России никогда не будет..." Чехов не знал путей борьбы народа за счастье. В словах Чехова о буйных ватагах и Стеньках Разиных дается лишь образное выражение мысли писателя о свободолюбии и богатырских силах, кипящих в русском народе, и веры писателя в светлое будущее народа.
В последнем рассказе Чехова "Невеста" есть одно примечательное место: уехавшая из родного дома Надя смотрит в окна вагона,
Это место перекликается с высказыванием Чехова о казацкой вольнице в связи с разговором о "Степи", который передает Вл. Гиляровский. Значит, Чехов, думая о степных просторах, ассоциировал их и с казацкой вольницей, с тем свободолюбием и широким размахом натуры, каких не видел Чехов у своих современников-собственников, обывателей, мещан.
* * *
Кроме философских мотивов, выраженных во втором, ассоциативном плане картин степной природы, в степном эпосе Чехова есть и прямо высказанные философские рефлексии автора.
Приведем два примера из текста "степных" произведений, чтобы показать, как звучат пейзажные мотивы в философской тональности.
"Сторожевые могильные курганы, которые там и сям высились над горизонтом и безграничной степью, глядели сурово и мертво; в их неподвижности и беззвучии чувствовались века и полное равнодушие к человеку; пройдет еще тысяча лет, умрут миллиарды людей, а они все еще будут стоять, как стояли, нимало не сожалея об умерших, не интересуясь живыми, и ни одна душа не будет знать, зачем они стоят и какую степную тайну прячут под собой. Проснувшиеся грачи, молча и в одиночку, летали над землей. Ни в ленивом полете этих долговечных птиц, ни в утре, которое повторяется аккуратно каждые сутки, ни в безграничности степи - ни в чем не видно было смысла" ("Счастье").
"Когда долго, не отрывая глаз, смотришь на глубокое небо, то почему-то мысли и душа сливаются в сознании одиночества. Начинаешь чувствовать себя непоправимо одиноким, и все то, что считал раньше близким и родным, становится бесконечно далеким и не имеющим цены. Звезды, глядящие с неба уже тысячи лет, само непонятное небо и мгла, равнодушные к короткой жизни человека, когда остаешься с ними с глазу на глаз и стараешься постигнуть их смысл, гнетут душу своим молчанием; приходит на мысль то одиночество, которое ждет каждого из нас в могиле, и сущность жизни представляется отчаянной, ужасной..." ("Степь").
Как в подчеркивании долголетия степных птиц - грачей ощущается скорбная дума автора о скоропреходящей жизни человека, так и в крестах, стоящих у дороги (в "Степи").
олицетворяется мысль о вечности природы и бренности человека. И везде говорится о равнодушии к человеку вечной, прекрасной природы. Часто упоминается в философских размышлениях автора и гнетущее чувство одиночества. С мотивом одиночества связан в чеховском пейзаже и тополь-красавец.
В "Степи" много грусти, скорби. Своеобразие грустного колорита "Степи" тонко почувствовал М. Горький, назвав это произведение Чехова "по-русски задумчиво грустным". Смысл горьковской характеристики! "Степи": грусть Чехова - это проявление той патриотической скорби, которая была свойственна лучшим представителям русской классической литературы, неудовлетворенным современной действительностью.
Скорбные настроения в "Степи" связаны с писательским идеалом жизни. Чехов остро ощущал контраст между его идеалом высокой, "крылатой" жизни и низменной, пошлой, грубой действительностью в буржуазно-мещанском обществе.
Удачно назвал Д. Овсянико-Куликовский скорбь Чехова "глубокой скорбью оптимиста". Действительно, трудно представить более жизнерадостного человека, чем Чехов. И если порой он выражал скорбную думу о бренности человека и о скоротечности человеческой жизни, то эта дума тоже имеет своим источником большую любовь писателя к жизни и всем ее радостям.