Реальность 7.11
Шрифт:
И на сей раз одним часом дело тоже не ограничилось. Свидетелей моей исповеди было несколько. Один, подтянутого вида, выдавал себя за секьюрити, но настороженные взгляды коллег изобличали в нём легионера из Башни. А вот другой, хлыщеватый и вёрткий, совершенно точно был из свиты нашего мэра. Я пару раз видел его лицо по телеку. Эмпата, как мне показалось, тоже подогнали местного, входившего в гостиничный штат. Он сидел у двери тихо, как мышка, и делал вид, что карябает что-то в блокноте, но я вспомнил поучения Риомишварда и был начеку. Сам Эд, между прочим, куда-то запропастился ещё во время той подземной суматохи, а спрашивать в лоб у этой троицы, что с ним стало, я не решился. Поэтому, понадеявшись на светлый
…И был подвергнут долгим, кропотливым расспросам о повадках и привычках моего ога. Что он ел, как он спал, и всё в таком духе. Логика их вопросов была мне чужда. Я полагал, например, что их интересуют манипуляции с биотканью, но от этих сведений отмахнулись досадливо и небрежно. Зато несколько раз принимались выпытывать, что именно он мне говорил. Каждое слово Афидмана было оценено и взвешено многократно. Удивило их и то, что ог имел собственное имя. «Он явно уже общался с людьми», — забывшись, обронил местный менеджер. Легионер едва на него не шикнул.
Когда они наконец от меня отстали, я ничего так не жаждал, как тишины и покоя. В общагу меня не отпустили — велели подождать в отдельном гостиничном номере. Я повалился на кровать и некоторое время тупо пялился в потолок. Но всё-таки я был слишком взвинчен, чтобы отдохнуть как следует. Снова и снова, отдельными кусками и фрагментами, в памяти всплывали сцены нашего подземного путешествия. И постепенно, исподволь, меня стало точить чувство вины за произошедшее. Почему я был столь беспечен? Как мог забыть, что Серебряков прячется где-то в городе? И ведь он предупреждал, что будет следить за мной. Я даже видел отсветы его фонарика, когда мы стояли на развилке. И Афидман… почему меня не насторожила его нерешительность? Я забылся, позволил азарту увлечь меня вперёд. И вот результат: фиаско по всем фронтам. Мало того, что я вернулся из похода с пустыми руками, мало того, что привлёк к себе внимание церковников, — так ещё и друга своего умудрился сделать их подопытным кроликом!
В разгар невесёлых мыслей дверной замочек щёлкнул. Я вяло приподнял голову — и тут же захотел развидеть того, кто хищно улыбался, стоя на пороге. Кобольд, шеф Службы безопасности. События принимали самый худший оборот из возможных.
Правда, Кобольд пока ничем не подкрепил мои страхи. Напротив, вполне любезно сказал:
— Привет.
Я промолчал, ожидая, что последует дальше. Шеф СБ переступил порог, и дверь за его спиной бесшумно закрылась.
— Что-то я в последнее время часто натыкаюсь на твою физиономию, — пояснил он, приближаясь к кровати. И, подтянув под себя стул, уселся. — Такие знаки нельзя игнорировать. Так что я пришёл пообщаться.
Я тоже сел, спустив ноги с постели. И молча ждал продолжения.
— Алекс Бор, — провозгласил он после паузы. — Один из немногих свидетелей Изменения, уничтожившего Купол-1. Это первое. Человек, который дважды наталкивался на Серебрякова. Все спецслужбы его ищут, а находит Бор. Это второе. — Он начал загибать свои длинные желтоватые пальцы. — Ещё он водит дружбу со странным, нетипичным огом. Скажу по секрету, — тут Кобольд театрально понизил голос, — что именно этого ога Фабрика жаждет, как манны небесной. Знаешь, почему? У них всё производство простаивает из-за этого. Оговоды страстно надеялись увидеть его среди тех трёхсот пятидесяти пяти, которым удалось вернуться на родину. С моей помощью, прошу заметить… Но вышла осечка. Ты не представляешь, как они виляли из стороны в сторону! Мне пришлось изрядно попотеть, чтобы вытянуть из них это жалкое признание. Столько шума из-за одного-единственного ога, а! Не припомнишь, какой код стоял у него на одежде?
Он замолк и смотрел выжидательно. Я неохотно промямлил:
— АКУ-3000.
— Именно! — Кобольд хлопнул в ладоши. —
— Спасибо за комплимент, — сказал я, чтобы чем-то заполнить новую паузу, — но мне…
— Это не комплимент, — перебил он. — Это инстинкт самосохранения. Совпадения — всегда повод насторожиться. А ведь есть ещё и четвёртый пункт. Вишенка на торте. И называется он: «Алекс Бор — звезда Арены». Человек, который боролся с призраком Отца-Основателя, — и одержал победу. Звучит, а?
Весь этот фарс, если копнуть поглубже, становился не только глупым, но и опасным. Я спросил:
— Вы никогда не работали журналистом? Они такие заголовки штампуют нарочно, но вам-то зачем?
— А, пардон, увлёкся, — ответил он. — Это флюиды нашего мэра — вот кто был плодовитым писакой. — Прервав объяснения, Кобольд окинул меня тяжёлым оценивающим взглядом. — А ты поборзее, чем кажешься. Вон, даже тявкать осмелился…
— Пытаюсь понять, чего вы от меня хотите.
Тут он опять широко улыбнулся.
— Ну, это как раз просто, Бор. Сотрудничества.
План Кобольда был примитивен, однако вполне отвечал здравому смыслу: из всех, кто мог безболезненно извлечь ога из саркофага, я имел самые высокие шансы. На меня нацепили биобраслет — пропуск в филиал Второй Лаборатории — и отпустили восвояси. С тех пор прошло уже четверо суток — и каждый день я спускался в подземное помещение с толстыми бетонными стенами, и тщетно взывал к Афидману. При входе всегда дежурил вооружённый охранник; изредка я натыкался на лаборантов Лакмуса, ведущих какие-то свои наблюдения. Я пытался заговаривать с ними, но получал односложные, равнодушные ответы. «Как вы думаете, что он чувствует внутри своего саркофага? — допытывался я. — Видит ли он нас?» — «Мы не уполномочены отвечать», — повторяли они голосами роботов. Но я всё-таки выяснил, что статус-кво биоткани поддерживают при помощи питательного раствора — каждые пять часов он автоматически распылялся по комнате. В целом, это было полностью защищённое помещение с замкнутым циклом обслуживания. За прозрачную стену никого не пускали. Даже мой голос, прежде чем достичь ога, проходил сквозь микрофон и динамики.
Устав от монологов, я разглядывал саркофаг. Он был твёрдый, коричневато-оранжевый, как обожжённая плитка, но более гладкий и плотный по своей фактуре. В верхней части однообразие поверхности нарушали волны завитков, похожих на растительный орнамент. А чуть выше по центру проступали очертания рук и лица.
У древних мертвецов руки крестом покоились на груди, но руки ога, судорожно прижатые к телу, выражали страх и беспокойство. Пальцы сплетались под подбородком; ладони, повёрнутые книзу, словно бы защищали горло. Маска его лица играла со мной злые шутки. Я изучил её до мельчайших чёрточек, но общее выражение ускользало. Игра эмоций на этом лице зависела от угла обзора, и проступившая жалоба могла вдруг смениться паникой или даже каким-то странным, диковатым торжеством. И чем больше я смотрел, тем меньше она напоминала живого Афидмана.
Вечером четвёртого дня, покинув неуютный подвал, я был осенён внезапным воспоминанием. Земля, такая холодная и сырая после затяжного дождя, запах прелых листьев и маленький чёрный кокон у подошвы моего ботинка. Кто-то назвал его «куколкой». Так я узнал, что гусеницы и бабочки — одно и то же. Но чтобы из гусеницы получилась бабочка, надо оставить её в покое. Потому что дни, которые она проводит в коконе, — это неприкосновенное время ожидания. Его нельзя сократить. Невозможно обмануть природу.