Реанимация чувств
Шрифт:
– Ты хоть звонил?
– Звонил. Она спит. Дочка из школы пришла – встала на хозяйство.
– Ну так ты чего тогда тут сидишь? – возмутилась Тина. – Во-первых, мог бы дежурством поменяться.
– С кем поменяться? Все и так заняты под завязку!
– Да хотя бы со мной. Неужели я бы тебя не выручила? Во-вторых, сейчас-то почему домой не уходишь?
– Знаешь, – усмехнулся Барашков, – ноги туда не идут. Мне, наверное, просто стыдно. Ну, что я приду? Она лежит, а я приду, вместо денег принесу ей эти гроши, на которые можно прожить ровно три дня. Я даже цветов ей купить не могу.
– Возьми
– Ты за кого меня принимаешь? – Барашков впервые за время всего разговора посмотрел ей в глаза. На лице его отражалось презрение. Только Тина не поняла к кому – к ней, к себе или к жизни.
– Тогда я пошла. – Не зная, что еще сказать, Тина двинулась к выходу. На полпути внезапно остановилась. – У меня сегодня будет деловая встреча с тем доктором, которого ты застал у меня в кабинете, – повинуясь внезапному порыву, сказала она. – Я поговорю с ним, может, он пригласит тебя на работу. Место, как мне кажется, из хлебных, как раз для тебя.
– Я как-нибудь сам о себе позабочусь, – ответил Барашков.
– Освободите рабочее место, товарищи! – раздался над ухом суровый голос. Барашков поднял глаза. С новым детективом в руках над ним сурово и непреклонно возвышалась дежурная санитарка в синем халате.
– Пожалуйста, пожалуйста! – Барашков встал и у самого выхода распрощался с Тиной.
– Не горюй, – добавил он, увидев ее озабоченное, печальное лицо. – Все обязательно рассосется!
– Тогда до завтра, – ответила Тина.
Она двинулась по асфальтовой дорожке мимо стоянки к выходу, но, пройдя несколько шагов, обернулась. По стеклянному переходу, прозрачному, словно аквариум, медленно шел, ссутулив плечи, большой рыжий человек, с кудрявой бородой, в белом халате и зеленых штанах.
– Господи, помоги ему! – прошептала Тина.
Вообще, Валентина Николаевна была глубоко неверующим человеком. Ее не крестили, она никогда не ходила в церковь и считала книгу о происхождении видов и теории эволюции гораздо более логичной, чем Ветхий Завет. Но, повинуясь какой-то издавна сложившейся привычке, как многие другие, она чуть не постоянно поминала господа, подразумевая под ним не гипотетически всесильную личность, а благоприятное стечение обстоятельств. Вот и сейчас, упомянув всевышнего, Валентина Николаевна тут же забыла о нем и решила свернуть с асфальта на окольную тропинку, чтобы опять проскочить в дырку в заборе и зайти в «стекляшку» купить свежего хлеба.
К вечеру удивительно потеплело. Сильный, пронизывающий ветер сменил направление и превратился в небольшой ветерок, несущий с собой запах опавших листьев и дым мусора с больничной помойки. Капли дождя еще висели на ветках, но солнце больше не скрывалось за тучами, а вовсю пылало и если не очень грело, то, по крайней мере, светило настолько ярко, что даже слепило глаза. Тина порылась в сумке и нашла валявшиеся там с лета солнцезащитные очки.
«Как из рекламы! – решила она. – Осень, солнце, на деревьях желтые листья, и вот иду я, вся из себя, в зеленой шелковой косынке, плаще и темных очках!»
Тина
«Вроде тут не роддом, чтобы кучковаться под окнами», – подумала Толмачёва и подняла голову, чтобы убедиться в своей правоте. Естественно, она не могла перепутать дорожки. Роддом находился в больничном дворе совсем в другой стороне, а здесь располагались окна отделений основного стационара. Чуть подальше, соединенный переходом с главным зданием, располагался двухэтажный операционный блок (его кварцевые лампы хорошо были видны с улицы), а на эту сторону выходили окна палат. На первом этаже – отделение физиотерапии, а выше, по порядку – две хирургии, чистая и гнойная, две терапии, на пятом этаже – кардиология, на шестом – урология, на седьмом – ЛОР, а самый последний этаж занимали окулисты. Ее родное отделение анестезиологии и реанимации было вынесено несколько вбок и находилось в другом крыле.
Валентина Николаевна сделала еще шаг вперед и увидела, что люди стояли не просто так. Присмотревшись, она увидела на асфальте осколки стекла, небольшие бурые пятна и странную нарисованную мелом фигуру. И поняла: фигура повторяла очертания лежащего человеческого тела.
– Что случилось? – спросила она у ближайшего к ней человека.
– Женщина какая-то выбросилась из окна. Только что унесли, – довольно равнодушно ответил тот.
– Из какого окна? – с каким-то смутным неприятным чувством спросила Тина.
– Оттуда! – неопределенно показал мужчина куда-то вверх. – То ли с последнего этажа, то ли с седьмого…
– Насмерть? – спросила Тина с подозрением. Но ее смутному подозрению не дано было развиться, ибо его заглушила другая, практическая мысль. Если женщина осталась жива, то положат ее, конечно, к ним в реанимацию. Такие травмы, полученные при падении с большой высоты, скорее всего, окажутся несовместимыми с жизнью, а это значит, что Чистяков будет зря разрываться между Никой, кавказцем, «повешенным», алкашом и еще этой женщиной. А к утру или максимум к следующему вечеру ее потеряет. Невеселая перспектива.
– Как же не насмерть с такой-то верхотуры? – включилась в разговор старушка в платке. – Ведь головой прямо об асфальт! А в халате у нее записку нашли. Там было написано: «Прошу при любых обстоятельствах меня не лечить!»
– Рак, наверное, у нее был! – сказал кто-то третий.
– Наверное, – задумчиво подтвердила Тина, чтобы не вступать в дальнейшие разговоры, и вышла из толпы. Она вздохнула почти с облегчением – оттого, что, так или иначе, но работы в отделении пока не прибавилось. Зашла в знакомую до тошноты «стекляшку», за прилавком которой стояла все та же, утренняя продавщица, купила хлеба и побрела пешком по проспекту к метро.