Реанимация чувств
Шрифт:
– Ну! Не надо грустить в такой чудесный вечер, – сказал Аркадий, видя, как изменилось ее лицо. – Ты, наверное, очень устала? Пойдем поедим в каком-нибудь кафе в Александровском саду. Я вчера опять дежурил с собакой, и у меня поэтому водятся деньги.
Тина подняла голову.
– Я вот думаю: до чего же надо довести хорошего доктора высшей категории, чтобы он чувствовал себя довольным после дежурства у собаки? Или после продажи газет.
– Между прочим, – со смехом проговорил Аркадий, – я с этим сенбернаром подружился. Он меня принимает за своего и весело машет хвостом,
– Я детали не уточняю, – пояснила Тина. – Важен принцип.
На "нулевом километре" фотографировались туристы. Были они маленькие, веселые, с раскосыми глазами и быстрой-быстрой непонятной речью. Их предводитель, человек в зеленой рубашке, джинсах и сдвинутой на самый затылок кепке, сделав снимок, энергично махнул рукой, и группа быстро рассыпалась на отдельные смеющиеся единицы. Круг на время освободился, Тина вскочила в его центр и весело покачалась с пятки на носок в самой середине.
– Приятно все-таки чувствовать себя в географическом сердце страны! – засмеялась она. Вокруг нее стал шнырять бомж, специализировавшийся на сборе мелочи, брошенной туристами на память. Что-то в бомже насторожило Тину. Она внимательно всмотрелась в его лицо.
– Посмотри! – сказала она Барашкову. – Это же тот самый больной, у которого была прободная язва и которого оперировали в день смерти Валерия Павловича!
– Да ты что! Тот же умер, – сказал Аркадий.
– Как это? – ахнула Тина. – Неужели умер после операции?
– Нет, не после. После операции он еще целый месяц терроризировал медсестер по всей больнице, выпрашивая спирт. Собирал бутылки. Потом куда-то исчез. А уже после Нового года его опять привезли по "Скорой" в таком же бесчувственном состоянии. Но поскольку мы теперь кладем алкоголиков и наркоманов только за деньги, в приемном между дежурным доктором и фельдшером "Скорой" вышел затяжной спор, куда везти больного. Ну, пока спорили, он и умер.
– А может, это не он был?
– Ну да, не он. Он! Вскрывали-то у нас. Мы с Мышкой присутствовали на секции, и я видел его на столе. Рубец на желудке у него был в очень приличном виде. Мишка сказал, бомж умер от алкогольной интоксикации.
– Да, – печально протянула Тина и замолчала. Ей больше не хотелось вспоминать.
В Александровском саду все так же горел Вечный огонь, и мальчик-курсант, стоя на карауле, смешно двигал курносым носом, как будто тот у него здорово чесался, а почесать мальчик не мог. На клумбах высаживали тюльпаны. Красные и желтые квадраты ярко выделялись на зеленой траве.
Тина и Барашков перешли по мостику через Неглинку и сели в первом попавшемся кафе. Тина облокотилась на спинку стула и стала молча глядеть на резвившихся подростков, перепрыгивавших с парапета на скульптурную золотую рыбку. Уже совсем сгустились весенние сумерки, зеленые от молодых листьев, и Тина в распахнутой ажурной кофточке казалась Барашкову притомившейся нимфой, присевшей отдохнуть после веселого перепархивания с цветка на цветок. Пока они ждали заказ, она заново переколола прическу,
– Ты волосы перекрасила, что ли? – с удивлением спросил он.
– Только чуть-чуть осветлила, – мягко, но с достоинством поправила его Тина.
Принесли пиво и пиццу. Пицца была горячей и острой, а пиво – в меру холодным, и они с аппетитом поели.
Уходить не хотелось. Тина извлекла из сумки сложенную в комок светлую ветровку и надела. Барашков придвинулся к ней, накинул ей на голову капюшон и дружески обнял за плечи.
– Не холодно?
– Прекрасно.
Они помолчали.
– А все-таки странно, – сказала Тина.
– Что именно?
– То, что мы все, кто был так или иначе объединен судьбой в тот день, когда убили Валерия Павловича, теперь разошлись кто куда. Тот больной, с инфарктом, как-то странно умер. Кавказца убили. Алкоголик тоже умер, правда, уже потом. Ашот – в Америке, Таня – в Париже. Валерий Павлович – на кладбище, Мышка – в заведующих, ты – с собаками, а я продаю газеты в метро и даю ментам взятки. Будто это все кто-то подстроил. Хорошо бы узнать кто. Боги или черти?
– Я и не знал, что Таня – в Париже.
– Она мне звонила. Ей нужна была характеристика. Между прочим, нашла телефон моих родителей через Ашота. А он уехал в Америку, представляешь? Они перезваниваются.
– А что она делает в Париже?
– У нее же отец биохимик. И он, оказывается, включал ее соавтором во все свои работы. Отцу дали грант на исследования в Пастеровском институте. А он как-то так сделал, что поехала она, как более молодая и перспективная. А Ашот – где-то на Среднем Западе, воссоединился с семьей и сдал экзамен на массажиста. Теперь учит язык. Как сдаст экзамен по языку, будет сдавать медицинские дисциплины. Голос у него был очень грустный. Тебе передавал привет.
– А знаешь, где Марина?
– Где?
– Завербовалась с мужем на рыболовецкий плавзавод и уехала к японцам. Сказала, что они вернутся, как только заработают деньги на квартиру.
– Вот это да! Где это она нашла такого мужа?
– Так это же и есть отец ее сына. Мы с Мариной ездили пару раз дежурить к наркоманам частным образом, она мне и рассказала. Она забеременела, он ушел в армию. Остался после службы на Дальнем Востоке. Возвращаться к ней не захотел, ребенка не признал. А потом, видимо, стал взрослее, умнее, опытнее. Походил за рыбой, пообщался с мужиками. И приехал за ней. Прощения просил. Мальчик-то как две капли воды на него похож.
– Ну правильно, – протянула Тина задумчиво, как бы самой себе. – У всех одно и то же. По кругу, из Брешии в Брешию.
– Что?
– Нет-нет, ничего. Просто говорю, что вот и она уехала. А была в отделении самая грамотная сестра.
Аркадий ласково прижал к себе Тину и осторожно и нежно поцеловал в лоб.
– Знаешь что, дорогая, – сказал он ей, – а я почему-то уверен, что ты вернешься в медицину. Отдохнешь и вернешься. Потому что наша профессия – это такой наркотик, без которого доктору невозможно жить.