Реанимация Записки врача
Шрифт:
Оказалась знаменитой спортсменкой. Чемпионкой мира в таком экстриме, как парашютный спорт, мастер спорта. Прыгала простыми и затяжными, одна и в большой компании, с самолета и вертолета. По-моему, собиралась с ракеты спрыгнуть. Из космоса. Готовилась поступать в отряд космонавтов, вернее, космонавток. Вот тут-то ее и тормознули.
Обнаружились серьезные проблемы со зрением. И не только. Ее давно мучили головные боли. Она терпела и в них не признавалась. Вот отсюда и была шторка перед глазами — когда простреливала боль где-то позади лобной кости. У нее был красивый выпуклый
Провел ее по диагностическим службам — биотоки мозга, рентген, нейроокулисты. Пришлось сделать спинномозговую пункцию. Она легла на бок, коленки подтянула к груди, прямо в колобок превратилась. Плотный такой колобочек. «Колите быстрей, пока я не испугалась. Я не боли боюсь, а щекотки», — и опять засмеялась.
Я осторожно ввел пункционную иглу. Во что- то плотное уперся, остановился. Чуть влево, вправо, вниз. Никак. Лоб в испарине. Всегда так легко пунктировал, а тут не получается, шмыгаю носом.
«Ну что, доктор, скоро? Надоело лежать в плотной группировочке». Спортсменка. Терпеливая.
«Крепче нажимайте! Сильнее!» — голос за моей спиной. Это моя наставница Нина Николаевна. Она хирург еще с фронтовых времен. Видала виды. Надавливаю. «Трэк!» Прошел. «Ой!» — вскрикивает пациентка. Ее зовут Люда. Людмила Терещенко. Хохлушка. Действительно терпеливая. Все хорошо. Ликвор получен. Прямо струйкой в пробирку набрался. Давление ликвора измерил, здорово повышено. Где-то давит. Заклеил прокол, повернул на спину: «Отдыхай».
Выхожу из процедурной. Нина Николаевна с ехидцей: «Что-то вы, доктор, уж очень миндальничаете с пациенткой, сюсю-мусю разводите. Нельзя так. И ручку поглаживаете якобы для успокоения. Смотрите, доктор! Это все во вред больной». Я густо краснею. Даже уши светятся. У меня таких мыслей и не было. Просто пожалел симпатичного человека. Однако женщину, не мужчину. Я же его не гладил бы. Хотя почему ей во вред? Непонятно. Ну да ладно. Замнем для ясности.
Иду по коридору в ординаторскую, размышляю. Люду на каталке отправили в палату. Каталки тогда были старые, погромыхивают. Она мне рукой помахала. Я кисло улыбнулся. Под контролем неусыпного ока наставницы, как еще можно улыбнуться?
Навстречу какой-то высокий большой человек. Халат накинут на плечи. Явно посетитель. Заговорил басом: «Володя, ты? Сто лет, сто зим! Как тут оказался?» Всматриваюсь, но не узнаю. Что-то знакомое, а вспомнить не могу. Витька Богданов! Вместе учились в физкультурном институте. Легендарная личность, тоже парашютист. Заматерел, плечи — косая сажень, лицо обветренное, бас откуда-то из глубины поднимается. Настоящий мужчина.
В те ранние пятидесятые он прославился на всю страну. Во время прыжка — спас товарища. Уже не помню деталей, у того что-то случилось со стропами, зацепились и перекрутились, в общем, человек был на волосок от гибели. Витька, рискуя жизнью, его распутал и вместе приземлился. Герой! Его наградили боевым орденом Красной Звезды. Представляете? На втором курсе советского вуза получить орден? Эта история в те времена нас очень всех взбодрила. А
Обнялись, похлопали друг друга по спинам. Я только до лопаток дотянулся. «А я здесь жену навещаю, у нее должна быть операция. Часом не знаешь Люду Терещенко?» — «Я как раз ее лечащий врач, только что пунктировал. Вон ее на каталке повезли». — «Вот здорово! Ты уж за нее похлопочи. Она девка хорошая, чемпионка мира. Только очень уж шебутная, непоседа. С хирургического стола может спрыгнуть. Ей все равно с чего спрыгивать, чемпионка мира. Ты уж за ней приглядывай». Он пожал мне руку своей огромной пятерней и пошел в палату к жене.
Обследование закончилось диагнозом: опухоль лобной доли мозга. Опухоль абсолютно доброкачественная, но большая и давняя. Значит, она жила, рожала детей (у нее семилетняя дочка), прыгала с немыслимых высот, а опухоль тем временем росла. Они ужасно коварные — эти «добрые» опухоли. Растут медленно, постепенно раздвигают ткани. Мозг успевает приспособиться к этому давлению. И функционирует без заметных потерь. Но потом «терпежка» заканчивается, количество переходит в качество — начинаются головные боли, снижается зрение. Может наступить и полная слепота. Надо оперировать.
Доложили директору, он решил оперировать сам. Стали ее готовить. Она держалась стойко. Не ныла, не скулила, даже пошучивала: «То-то я чувствую в голове лишние мысли, надо их урезать». Наступил день операции. Ей обрили голову. Так полагалось. «Без прически я даже интереснее», — комментировала Люда, потирая ладошками гладкий лоб и темечко. По часовой стрелке. Обтирала, как бильярдный шар, и балагурила: «Приятное ощущение, надо и с других мест сбрить. Вот Витька обрадуется!» (В те незапамятные времена женщины еще не брили чего надо.)
Но вот наступил день операции. С самого начала мне потрепал нервы наш анестезиолог Петя Саладыкин. Я уже не раз о нем писал, про его ерничество, цинизм и хладнокровие. Здесь он тоже отличился. Увидев, что я как-то усиленно хлопочу около хорошенькой пациентки, он разыграл свой обычный спектакль. Усыпил, ввел ей в вену релаксант, чтоб на время парализовать дыхательные мышцы и ввести трубку в трахею. Стандартная манипуляция. Весь фокус состоял в том, чтобы быстрей ввести трубку, заинтубировать, пока больной не дышит. А дальше — подключить дыхательный аппарат. Просто и ясно. Саладыкин производил это действо ежедневно, с девяти утра и до девяти вечера — с перерывом на обед и трепотню о толстых женщинах. Большой зад был его неотвязной мечтой, идеей фикс. Оставшееся время он шутил. По-своему.
Когда он увидел, что у Людмилы прекратилось дыхание и пора вводить в трахею бронхоскоп, он мельком взглянул на меня и как бы в задумчивости пробормотал: «Большие трудности. Ничего не получается». — «Это еще почему?» — «Шея очень короткая и назад плохо разгибается. Бронхоскоп не войдет». — «Чего же ты раньше молчал, трепло!» — «Не рассчитал. И на старушку бывает прорушка. Дело житейское, как говорил Карлсон». — «Сам ты Карлсон. Она уже синеет без кислорода. Вводи быстрей!» — «Ладно, попробую».