Реанимация Записки врача
Шрифт:
— Не пудри, батоно, мне мозги. Он ее уже осмотрел, иначе не стал бы пить чай. Я его уважаю, поэтому и дарю такую важную книгу. Ладно, если вы настаиваете, я уйду, но буду поблизости. — Он поклонился в пояс, так, что его мягкие длинные волосы закрыли лицо, потом резко выпрямился, и волосы взметнулись густой волной. Очень картинно. На это и был расчет. Когда Темур вышел, повисло смущенное молчание.
— Так, так, так, — забарабанил пальцами Дато, — он долго лежал в больнице, стал спокойнее. Они не хотели его выписывать. Пусть, говорили, полежит, подлечится. Да и опасность обострения велика. Я настоял на выписке, забрал
Я спросил:
— Разве это не опасно? Все-таки перечень врагов существует, вы сами мне сказали о нем. Какой-то принцип составления подобного списка существует в его мозгу?
— Да нет, обычный бред. Соседи, родственники, случайные прохожие. Даже артисты и политики, которых он видел по телевизору. Лечащий врач-психиатр (очень, кстати, милая женщина) сказала, что у таких больных зачастую имеется список как любимых, так и ненавидимых ими людей. Персонажи перекочевывают из одного списка в другой. Его врач сама присутствует там — то в левом, то в правом столбце. Темур делит страницу пополам вертикальной чертой. Слева — кого убить, справа — наградить. Там чуть не по десять человек с каждой стороны. Видно, вы сразу попали в правую сторону, вот он книгу и подарил.
Он как-то быстро на меня глянул, и мы наверняка подумали о том, как я перемещаюсь из правой стороны в левую и что из этого может получиться. В общем, я засобирался уходить, но чтоб сохранить лицо, не спеша повторил назначения несчастной матери, жене очень непростого человека, профессорше, инсультнице и так далее. Она лежала с безучастным видом, как будто нас не слушала.
Я еще раз приходил. Она стала чуть получше. Начала сидеть в глубоком кресле. Рассматривала гравюры в большой книге: Леонардо да Винчи, Дюрер. Анатомические рисунки. Она же сама анатом. Патологический. Наклоняла голову, и густые мягкие волосы спадали на лицо. Красиво. Сын, оказывается, был на нее похож.
Дато сказал, что у Темура весеннее обострение и его приходится запирать в комнате. «Веселое кино!»
Но «веселье» переросло в драму. Я об этом узнал уже в Москве, через месяц или два после возвращения из Тбилиси.
Весеннее обострение у Темура не только не уменьшилось к лету, но и приобрело уже совершенно агрессивный характер. Он вернулся к «окончательному» принятию решения и стал целыми днями изучать свой список плохих и хороших людей. Плохие явно преобладали. Он горестно качал головой и цокал языком. Что-то бормотал себе под нос. Совсем слетел с катушек.
Отец с беспокойством следил за его нарастающим возбуждением. И когда он поздним вечером стал надевать длинный плащ, застегиваясь на все пуговицы, и прихорашиваться, а потом встал перед зеркалом, чтобы проверить, насколько у него решительный вид (он так и сказал), Дато совсем испугался. И даже пытался его остановить.
Но у шизарей в момент обострения развивается исключительная сила. Одной рукой он легко смел с дороги отца, небрежно отодвинул ногой племянницу и, выскочив на улицу, зашагал куда-то решительной походкой. Отец бросился в комнату Темура, чтобы по черному списку определить — куда и, главное, к кому отправился больной сын. Список лежал на столе аккуратно придавленный по краям разными тяжелыми предметами: плоскогубцами, неизвестным минералом (сын когда-то в давние счастливые времена учился на геологическом факультете политеха), даже
Дато похолодел, лысина покрылась испариной. Дрожащей рукой, пальцы так тряслись, что он с трудом набрал номер (это было давно, телефоны были со скрипящим диском). Несчастный отец дозвонился до психиатра. Время было позднее и, к счастью, вернее, к несчастью, она была дома.
Еле ворочая пересохшим от волнения языком, Дато прохрипел в трубку: «Калбатоно, Софико! Беда! Тэмури очень возбужден и, как мне кажется, пошел к вам выяснять отношения. Я очень волнуюсь, как бы беды не было. Он последнее время не хотел принимать никаких таблеток».
«Почему вы мне раньше не сообщили о его состоянии? Надо было его отправить в стационар. Ну да ладно. Если он действительно придет ко мне, я сумею ребенка успокоить. Мы столько лет знакомы, он хороший мальчик. Я вам, батоно, перезвоню, не волнуйтесь», — вот что сказала напоследок эта милая женщина, профессиональный психиатр.
Но она не перезвонила. Переоценила свои силы. «Хороший мальчик» позвонил в дверь, и, когда она смело ее распахнула, успев только ласково сказать: «Это ты, Тэмурик?», зажмурившись, ударил кухонным ножом в грудь. Прямо в сердце. Она умерла мгновенно. Темур жутко закричал, прибежали родичи. Дальше — тишина. Его отправили в психушку. Навсегда. Больше он оттуда не вышел.
Как потом складывалась жизнь его родителей, я почти не знаю. Краем уха слышал, что мать поднялась, стала ходить, даже себя обслуживала. Но всегда молчала, хотя у нее не было афазии. Один лишь раз сказала: «Не о чем больше говорить». Ее можно понять. Дато долго болел, но потом вернулся на кафедру. Сникший, увядший. Девушек взвешивал рефлекторно, исключительно по привычке. Дорого ему стоила роковая ошибка — «нести свой крест». Слишком пышно было обозначено. А вот теперь он действительно нес свой крест. До конца жизни. Такой вот жизнелюб.
А грузинская жизнь продолжалась. Менялись президенты и министры, лозунги и глобальные цели, «отпадали» целые области и соседские народы. Но грузины оставались красивыми, добрыми и очень деликатными. «Нация воинов и поэтов» — так сказал «белый лис» Э. Шеварднадзе. Тоже хороший гусь. Как и все политики. Но мое отношение к грузинам не меняется. И это хорошо.
Цена шаблона
Она работала в нейрохирургии и была хорошим нейроофтальмологом. По глазному дну определяла состояние сосудов всего мозга, оценивала внутричерепное давление, выясняла степень сдавления зрительных нервов. Крепкая профессионалка.
Была работящей, добродушной и смешливой. В коллективе ее любили и подсмеивались над мелко закрученным перманентиком и яркими нелепыми шляпами. В свободное время она их примеривала — красные и желтые, но больше всего любила зеленые, цвета молодой травы. Она от них не могла оторвать глаз.
Защитила диссертацию. Родила сына — без мужа. Мальчишка получился очень красивый, с романтичными глазами, густой шевелюрой и ярким румянцем. Чересчур ярким. Выпадал из образа, но ничего. Все гадали, кто отец, а она загадочно улыбалась, сохраняла инкогнито и совершенно не переживала из-за этого.