Ребенок открывает мир. 3-е издание, исправленное и дополненное
Шрифт:
Когда же дети начинают понимать, что другие люди могут исходить из ложных представлений о знаниях и чувствах других людей? Проверим. Расскажем 4-х летнему малышу историю посложнее, чем история о Макси и его шоколадке. Мэри и Джон гуляли возле церкви и увидели вагончик с мороженым. Им захотелось мороженого, а денег нет. Решили разбежаться по домам и попросить денег. Мэри побежала в одну сторону, а Джон – в другую. Когда Мэри бежала через парк, она увидела там тот самый вагончик с мороженым, что раньше стоял у церкви, – он успел переехать в парк. Взяв денег, Мэри бежит…А куда она побежит – к церкви или в парк? Конечно в парк, ведь она знает, куда переместился вагончик. А теперь проследим за Джоном.
На эти вопросы даже 5-летние затруднялись с ответом. Лишь 6-летние сумели понять, что Джон будет исходить из своих ложных представлений о том, что думает и где находится Мэри. И побежит встречать ее к церкви. Психологи назвали это пониманием «ложных представлений о представлениях», или «ложных представлений второго порядка».
Итак, лишь 5-летние могут взглянуть на ситуацию глазами тех, кто ошибается. Но лишь более старшие в состоянии сделать еще один шаг – понять, что люди могут ошибаться и в том, что они думают о мыслях и чувствах других. Психологи назвали эту способность детей «детской теорией сознания», что по английски звучит понятно, а по русски – не очень. Как же появляется эта способность? Почему она отсутствует у 3-х летних?
Есть много разных ответов на этот вопрос. Один из самых популярных предложили американцы Веллман и Гопник. Как и Пиаже, эти авторы отстаивают точку зрения на ребенка как «маленького ученого-исследователя». Ведь ученые создают теории о мире, которые могут оказаться как правильными, так и ложными, и то же делают дети. В возрасте 2-3 лет дети осмысляют поведение других людей в терминах желаний. Но не понимают, что помимо желаний у людей есть еще представления о мире. Желания не могут быть правильными или ложными – если я хочу чего-то, тот я хочу этого, и бессмысленно задавать вопрос об истинности. А вот представление о том, как удовлетворить желание, может быть как истинным, так и ложным. Трехлетние понимают, что голодный Волк хочет съесть Красную Шапочку, а Красная Шапочка хочет накормить больную бабушку. Но понять, что Красная Шапочка ошибочно принимает переодетого бабушкой Волка за бабушку – для трехлеток проблема. Лишь более старшие понимают, что мало хотеть чего-то – надо еще и знать, как этого «чего-то» достичь, где это «что-то» искать, и это знание может быть как истинным, так и ложным. Вот когда дети способны понять, что другие люди видят мир и окружающее через свои представления – правильные или ложные – тогда они делают еще одни важный шаг к избавлению от эгоцентризма. Впрочем, как показывает жизнь, полностью избавиться от эгоцентризма не удается и взрослым.
«Ну хорошо, – опять слышу я голос читателя, – а если бы ребенок мог «раздвоиться», стать на точку зрения другого, разве он сразу бы стал, например, надежным свидетелем в суде? Ведь и мы, взрослые, далеко не всегда беспристрастно смотрим на вещи».
Что верно, то верно. Достаточно вспомнить сцену суда, описанную Достоевским. В том-то и дело, что мочь быть объективным и хотеть этого – разные вещи. Каждый взрослый нормальный человек может, но не всегда хочет проявлять беспристрастность, видеть глазами других. Но все же он хочет быть беспристрастным чаще, чем не хочет, и это – великое достижение человечества.
А ребенок? Как у него формируется желание, потребность быть объективным? Потребность видеть мир глазами других?
Поставим эксперимент. Попросим малыша сравнивать рисунки и пластилиновые фигурки различных животных (медведя, лошади, петушка, собачки и др.), но каждый
Сначала предложим ребенку сравнить рисунки медведей («Какой самый лучший? Какой похуже? Какой самый плохой?»), потом лошадей – и так по всему «зоопарку». Сразу увидим, что от самых маленьких (2 г.) нам толку не добиться: то одну фигурку назовут лучшей, то другую, то опять первую и т. д. Нет, такие дети для наших опытов не подходят. Зато дети старше 3 лет сравнивают фигурки и рисунки не хуже взрослых, и не только сравнивают, но и аргументируют свое мнение («Эта собачка лучше, потому что у нее есть глаза, уши и хвост, она раскрашенная» и т. п.).
А теперь приступим к главному: попросим двоих детей соревноваться в лепке и рисовании тех же животных («Кто лучше вылепит лошадку, нарисует петушка?»). Усадим их за столик на таком расстоянии, чтобы они могли видеть, но не могли слышать друг друга, дадим бумагу, карандаши, пластилин…
Вот работа началась… Дети очень стараются, каждому хочется выиграть… Готово? Теперь возьмем рисунок одного из детей и понесем другому для сравнения; по дороге, однако, незаметно подменим его тем рисунком, который сделали сами и который в предшествующем опыте ребенок признал лучшим. Смотрите, как озадачен малыш. «Неужели он так хорошо нарисовал? Неужели я хуже рисую?» – вероятно, думает он.
Вот тут-то и станет ясно, есть ли у ребенка желание быть объективным; если есть, ему придется признать рисунок «соперника» лучшим, если нет, он будет рассуждать по принципу «все, что мое, – лучше». Мы ведь знаем, что он может правильно сравнить эти рисунки, и если не делает этого, значит, не хочет и предпочитает принимать желаемое за действительное.
А теперь давайте послушаем, что говорят дети.
Вот 3-летний Дима соревнуется со своей сверстницей Наташей.
Экспериментатор показывает ему рисунок медведя, якобы сделанный девочкой:
– Кто лучше нарисовал мишку?
– Мой мишка лучше, а Наташин хуже.
– Почему?
– Потому что мой в лифте сидит (и заключает своего мишку в квадрат).
– Но ведь я не просил лифт рисовать.
– Ну… потому что у моего шерсть есть.
– А лошадку кто лучше нарисовал?
– Моя лучше.
– Почему?
– Потому что у моей глаза, уши, рот.
– А у Наташиной разве их нет?
– И у этой есть (разочарованно)… А зато у моей хвост есть и спина.
– А у Наташиной?
– Тоже есть (с огорчением).
– Так почему же твоя лучше?
– Потому что эта (Наташина) слишком круглая (у самого лошадка состоит
из двух квадратов, соединенных палочкой).
Видно, что хотя малыш и умеет выделять объективные качества предметов (в первом опыте он делал это очень хорошо), но просто не хочет этого делать; слишком велико желание выиграть. В оправдание же своего мнения Дима свободно жонглирует фактами, находя в своих «творениях» такие достоинства, какие и в голову бы не пришли объективному наблюдателю («мишка в лифте»). Так же поступает и Наташа. Девочка оправдывает превосходство своей собачки тем, что «…она полотенца несет» (в конце лепки Наташа прилепила два оставшихся кусочка пластилина на спину собаке, назвав их полотенцами). После замечания экспериментатора, что этот признак не следует принимать во внимание, ребенок продолжает считать свою собачку лучше, потому что она «мягонькая», а эта (соперника) «твердая».