Ребенок
Шрифт:
Я в панике отступила назад и пятилась, не сводя с него глаз, до самой двери. Вывалившись из палаты и по-прежнему передвигаясь в сложенном пополам виде, в ночной сорочке, похожей на балахон смертника, и с зажатой между ног тряпкой, куда утекала моя кровь, я ковыляла по пустому коридору. В конце его – на посту у медсестер – горел свет. Держась одной рукой за стену, второй я толкнула дверь и, не поднимая закружившейся головы, произнесла единственное, на что была способна:
– Помогите.
Одна из сестер с усталым вздохом пошла за мной. Наверное, мы хорошо смотрелись рядом: она – красиво распрямленная, статная, спокойно чеканящая
– У него была сломана шея…
Медсестра безнадежно вздохнула и за пару секунд перепеленала ребенка так, что он перестал походить на ком, а снова стал аккуратным коконом. Голова теперь снова казалась надежно прикрепленной к телу.
– Покорми его, он есть хочет, – бросила медсестра, уходя.
Выставляя локоть вперед и опираясь на него, как на костыль, я прилегла и положила ребенка рядом с собой. Интересно, чем я должна его кормить? Ни одной бутылочки с молоком вокруг не было.
– К груди его приложи, – сонно посоветовала мне одна из соседок, проснувшаяся от всей этой возни.
Я пододвинула ребенка поближе к себе и потыкала своим соском ему в губы, как подсказывал это делать здравый смысл. Здравый смысл неожиданно оказался прав: ребенок крепко ухватился за предложенную приманку, и стало видно, что он делает глотательные движения. Но вместо того чтобы умиляться происходящим, я смотрела на сосущее существо едва ли не с ужасом: я и не предполагала, что я, человек, могу служить кому-то пищей. Ведь никто в природе не питается людьми! Разве что другие люди…
Сосание отдавалось слабой болью в пояснице. Интересно, какими неведомыми путями моя грудь была связана со спиной? Но за сегодняшний день произошло столько необъяснимого, что я была не в силах задаваться еще одним вопросом. Минут через пять ребенок закрыл глаза и сосок стал медленно выскальзывать у него изо рта. Помогая себе уже натертым до красноты локтем, я сползла с кровати, избегая хоть на секунду присесть, и переложила ребенка в ванночку. Затем все в обратном порядке: выставить локоть, опереться, прилечь… Я закрыла глаза, и мне показалось, что на веки бросили по мешку с цементом.
Ребенок закричал. Но кажется, это был уже не мой ребенок. Да, точно, на крик поднялась одна из соседок. Удивительно, как быстро я научилась отличать голос своего существа от всех остальных… Ребенок соседки затих – его, видимо, тоже уже кормили, – но вот я уже не смогла заснуть. Напряжение и усталость буквально распирали голову, а голод грыз живот. Я лежала прямо, не в состоянии даже шевельнуться, словно намертво прикованная к кровати. В мозгу шли чудовищные ядерные реакции, он был готов взлететь на воздух и в то же время был тяжелее любой урановой руды. И голод, голод! За этот день из меня вытекло столько сил – получить бы взамен хоть ломтик колбасы или булочку с повидлом!
Лучше было об этом не думать – мой желудок тоскливо завыл в ответ. Я решила перевернуться на живот, чтобы тот сплющился и немного успокоился, и мне показалось, что я переворачиваюсь, будучи по пояс в воде – столько крови было вокруг. Уткнувшись лицом в подушку, я на какую-то секунду окунулась в сон и увидела, что лежу на пляже, протянув ноги в воду, а набегающие волны гладят меня мокрыми ладонями…
Из моря меня снова вытащил крик. Как это ни смешно,
…Почему они кричат так требовательно, так бескомпромиссно? Пришли в этот мир незваными гостями и готовы криком разнести его на части, лишь бы то, чего им хочется, без промедления упало к их ногам… (Я уже поняла, что заснуть не удастся: голова была чудовищно тяжела, она гудела и звенела, как целая колокольня, и не давала сну приблизиться. Но неожиданно оказалось, что я могу размышлять. Мысли проворачивались в мозгу натужно, как заржавевшие шестеренки, но тем не менее я думала и мало-помалу проживала эту ночь.) …Так почему же они кричат, кричат на нас? Как мы оказались у них в должниках с самого рождения? Неужели мы не успели расплатиться со своими детьми девятью месяцами болезни и сутками непрерывных пыток, разбитыми сердцами и надломленными судьбами? Или же расплата только начинается? Похоже, что да… (Эта мысль ударила меня наотмашь.) Долгая расплата за несколько секунд ничем не омрачаемого блаженства.
В моих мыслях почему-то не находилось место Антону. Я знала почему: теперь, как и перед нашим с ним знакомством, мы существовали в разных мирах. А стало быть, не существовали друг для друга. Еще не придумано мостов, чтобы ходить по ним с одной планеты на другую, значит, мы так и останемся: каждый – на своей земле. Антон – в радостном доме-муравейнике на самом возвышенном месте Москвы, а я – на дне каменистого обрыва, с трудом поднимаясь и залечивая раны после падения. Словно нас, бывших единым целым, оторвал друг от друга случайный взрыв. Похоже, этот взрыв по-настоящему контузил меня, и прошлое осталось в памяти за глухой стеной, такой, через которую и не пытаешься заглянуть назад… Да, я с полной откровенностью могу сказать, что этой ночью ни разу не задумалась о своем потерянном рае – во мне было живо только одно желание – жить, точнее – выжить в наступившем аду.
К тому времени как подал голос четвертый ребенок, в палате не спал уже никто. Было около трех часов ночи, и каждая из женщин уже почти что сутки обходилась без сна, равно как и без еды. Сейчас мы все вчетвером дошли до такой степени измученности и нервного напряжения, после которой психика выходит из-под контроля: люди начинают петь, стоя под виселицей, плясать на похоронах и рассказывать анекдоты на поминках. Нужен был только толчок, чтобы с нами произошло то же самое…
Моя ближайшая соседка приподнялась, чтобы посмотреть на своего ребенка, и от приложенных усилий негромко пукнула. Звук был тихим, никому и в голову не пришло бы на это отреагировать, но женщина стыдливо хихикнула:
– Ой, это не я, это мой ребенок!
Другая соседка фыркнула, третья – хрюкнула, я прыснула, и все мы дружно заржали. Четыре обескровленных тела тряслись от смеха, и непонятно было, теряем ли мы последние силы или набираемся новых.
– А меня перед самыми родами вырвало на акушерку! – вытирая слезы хохота, призналась соседка в дальнем углу.
– А мне не успели сделать клизму, и я, пока рожала ребенка, столько всего еще успела нарожать!
– А я…
– А я…
И мы вспоминали все смешное, страшное, противное и трогательное, что только могли припомнить в этом бесконечном дне.