Ребус. Расшифровка
Шрифт:
В результате вместо к 6:00 в полном составе отдел собрался лишь к 8:30.
– …Можно было и не тревожить! Все одно к девяти на работу, – ворчал Пасечник.
– Вот, вижу старые кадры! Опыт! И тревожный чемоданчик с собой! – обрадовался Шлемин, заприметив в руках Николая Григорьевича портфель. – Ну-ка, покажите молодежи, что там у вас? – чуть игриво и подобострастно начал проверяющий.
– Чего показывать-то? Знамо что – все необходимое для тревоги, как учили, – постарался отмахнуться Пасечник и с хрустом сжал ручку старого, потертого дипломата. Давным-давно опытным путем было установлено,
– Ну, не скромничайте, – Шлемин ловко и корректно выхватил дипломат и открыл.
В портфеле лежали: носки, толстые, шерстяные, давно не вонючие (одна пара), стухший огурец в полиэтиленовом пакете (одна штука), логарифмическая линейка (одна штука). Больше в дипломате ничего не было.
– А я предупреждал, – буркнул под дружный гогот Пасечник.
– А линейкой мы будем рассчитывать траекторию полета ракет пентагоновских стервятников, – пояснил Нестеров.
– Братцы, чего-то шмалью завоняло! – повел носом Эдик Каргин. – Признавайтесь, кого тревога с толчка подняла?
Руководство отдела пыталось сохранить лицо и наладить дисциплину. Поначалу получалось плохо, но затем за дело решительно взялся Копытов, и народ удалось утихомирить и построить. После этого слово взял шокированный столь откровенным разгильдяйством Шлемин, который оповестил народ, что тревога учебная, а район их дислоцирования…
– В Минске! – сообразил прапорщик Прокопенко.
– Слушайте, вы как ПФЛ прошли? – не выдержал Шлемин.
– А меня спросили, люблю ли я Родину и не ссусь ли по ночам? Первое – да, второе – нет! – отрезал Прокопенко и получил подзатыльник от Копытова.
– Район вашего дислоцирования находится не в Минске, а в Сосновом Бору, в тридцати километрах, деревня… – продолжил проверяющий.
– Большое Жабино, – послышалось из подобия строя.
– Деревня Кохрино!!! – взвизгнул Шлемин.
– А вы, товарищ майор, небось, как всегда, в бункере под Смольным? – опять раздался звонкий голосок.
– Кто говорит?! – сорвался майор.
– Все говорят! – парировали ему.
– У меня вопрос… – попытался взять себя в руки проверяющий, обращаясь в первую очередь к руководству отдела.
– Нет уж, это у меня вопрос! – вышел из строя Лева Трушин.
– Пожалуйста!
– При какой температуре зимой оркестр может не выходить на строевой смотр?
– Товарищ Копытов, вы можете унять личный состав?!!! – завопил майор.
Копытов схватил Трушина за шкирятник и потащил в свой кабинет.
– А что?! Это в уставе прописано! – отмахивался Лева. Дисциплина снова рухнула. Вокруг майора Шлемина сгрудился личный состав отдела. Прямо как перед эстрадной артисткой на фронте.
– Разрешите песню: «Смело мы в бой пойдем за власть Советов…»
– А я вот тут стихи на злобу дня сочинил…
– Товарищ майор, как вы думаете, имеет ли моральное право служить в органах разведенный?…
Шлемин позорно бежал, а затем очень долго писал рапорт, на котором были поставлены угрожающие резолюции. Забегая вперед, скажем, что прапорщику Прокопенко не было ничего. А вот Леве Трушину было – его заставили мыть окна в дежурной части.
Зато Пасечник выкинул огурец. Он догадался, откуда такая вонь в коридоре…
Поскольку
Запас учебных тем исчерпали к пяти часам, после чего окончательно раздавленный свалившимся на плечи непосильным грузом знаний личный состав был благополучно распущен на все четыре стороны вплоть до следующего утра.
Так рано в родные пенаты Нестеров не возвращался уже очень давно, а следовательно, сегодня его шансы на милостивое прощение были как никогда велики. По дороге к дому Александр Сергеевич заскочил на мини-рыночек на Казакова, купил у старух букетик чуть подвядших, но зато недорогих астр для жены и пару кило яблок для Оленьки и в самом прекрасном расположении духа двинулся заключать мировую со своими женщинами.
Нестеров открыл дверь своим ключом и вошел в прихожую. Здесь, вместо ожидаемой в столь «ранний час» тишины, бригадира встретили шум обитаемого помещения и очень завлекательные запахи. Определить территорию их обитания было нетрудно – кухня.
В Александре Сергеевиче вдруг проснулось озорство: ему захотелось пройти на кухню так, чтобы его не заметили, а потом басом (именно басом) поздороваться. Ему уже виделось, как жена сначала рассердится, а потом отойдет, шутливо треснет его полотенцем по спине и скажет: «Иди, мой руки». И все будет хорошо, как… в «раньшее» время.
Бригадир на цыпочках прокрался к обиталищу тепла и еды и уже даже раскрыл рот, но тут услышал обрывок фразы, и пожелание здравствовать застряло комом.
Судя по голосам, на кухне вместе с женой приготовлением яств земных занималась ее давняя приятельница – Люсьен. Александр Сергеевич никогда не понимал, что может связывать двух столь непохожих женщин. Рядом с его вечно подтянутой (работа обязывала) женой Люсьен (а в просторечии, Людмила Геннадьевна) смотрелась лет эдак на двадцать старше. После рождения двоих детей, мальчика и еще мальчика, Люсьен сильно расползлась. По дому и двору, а жила она в соседней с Нестеровыми парадной, она ходила в синем, в мелких красных цветочках, халате, по старинке выбивала во дворе ковры и гоняла этой же выбивалкой частенько приходящего под мухой мужа. И хотя такое поведение сильно противоречило всем устоям семьи Нестеровых, бригадир регулярно встречал Люсьен на семейной кухне.
– …Нет, точно надо разводиться, – спокойно говорила Ирина, помешивая густо пахнущую мясом гречневую кашу.
– Одинокая женщина – это неприлично, – флегматично комментировала высказывание подруги Люсьен.
– А я и так одинокая. Мужа дома никогда не застанешь. Нет, я, конечно, понимаю, «наша служба и опасна, и трудна». Вот только в последнее время мне все чаще кажется, что это было сказано о жизни родных и близких сотрудников милиции.
Нестеров чуть не задохнулся от возмущения. Он-то был уверен, что жена свято хранит тайну его работы, а та, оказывается, вот так спокойно, на кухне, за готовкой, каждому встречному-поперечному…