Ребут
Шрифт:
— М-мы можем, — заикнулась я. — Но мы должны оставить мою рубашку.
Его взгляд на мгновение упал на мою рубашку.
— Почему?
— Это противно. Лучше оставить ее.
— Противно? — повторил он в смятении.
Я ничего не сказала, и на его лице озарилось понимание.
— Ох. Это из-за того, что ты была застрелена?
— Да.
— Мне все равно, есть ли у тебя шрам, Рэн.
— Он уродлив. И их больше, чем один.
— Кто-то стрелял в тебя больше одного выстрела?
— Да. Три выстрела.
— Кто мог
— Я не знаю, — сказала я тихим и напряженным голосом. — Я действительно не помню.
— Совсем ничего?
Крики — мои крики — эхом раздавались в моем мозгу, делая меня лгуньей, если я отвечу на этот вопрос «нет».
— Я помню кое-что, — призналась я. — Думаю, это был мужчина. Мы жили в квартире, и он вошел, крича на моих родителей. Я не помню что, но, скорее всего, о наркотиках. Они оба, как всегда, были под кайфом. — Я нахмурилась, когда в моей голове промелькнули картинки. — Мама забрала меня в спальню и, мне кажется, мы пытались выбраться через окно. Я помню, как смотрела вниз на траву и думала, как же было высоко. Я услышала выстрелы и закричала, и моя мама зажала мне рот рукой и…
« Ты пытаешься убить нас? »
Я сглотнула при звуке голоса моей матери, прозвучавшем в ухе.
— Это действительно все, что я помню.
Каллум сделал глубокий, судорожный вдох.
— Мне жаль.
Его лицо исказилось от ужаса.
— Жаль, что спросил? — спросила я со смешком.
— Конечно нет.
— Итак, мы можем сделать это, если хочешь, но рубашка должна остаться, — сказала я, скрестив руки на груди.
Он засмеялся. Он увидел мое смятение и попытался остановиться, но другой смешок вырвался из его рта и он покачал головой.
— Нет, — сказал он, заправляя прядь моих волос за ухо и нежно целуя в щеку. — Думаю, я буду ждать, когда ты проявишь немного больше энтузиазма, чем “мы можем сделать это, если хочешь.”
Он снова усмехнулся.
Мои щеки вспыхнули, и я сосредоточила свое внимание на полу.
— Ох. Нет, это не было…
— Все в порядке. — Он коснулся губами моего лба и соскользнул с кровати. — К сведению, я даже и не планировал это.
Я хотела раствориться на полу. Стать большой кучкой ярко-красного, расплывчатого ребута.
— Я могу поспать в комнате моих родителей, — сказал он.
Я быстро схватила его за руку.
— Нет, не мог бы ты остаться?
Я все еще хотела приблизиться к нему, даже если не была готова к близости с ним.
— Конечно.
Он был доволен моей просьбой; я могла видеть это в его глазах, когда он забрался в кровать.
Я скользнула к нему и поспешно придвинулась ближе, пока он не обнял меня. Я прижалась лицом к его груди, и он наклонился, коснувшись губами моего уха.
— Когда мы займемся сексом, то этой ерунды “не-снимай-мою -рубашку” не будет.
— Но…
— Нет, извини. Меня не волнуют твои шрамы, да и тебя тоже не должны волновать. Все или ничего.
—
— Ради Бога. Ты не способна долго мне сопротивляться.
Я засмеялась и запрокинула голову вверх, чтобы поцеловать его. Он сильнее прижал меня к своей груди, когда наши губы встретились, и на мгновение я подумала, что он может оказаться прав.
Глава 26.
— Рэн. — Дыхание Каллума защекотало мне ухо, и я пошевелилась, коснувшись лбом его груди. — Солнце садится.
Я открыла веки и обвела взглядом комнату, залитую оранжевым светом. Кожа Каллума была яркой и имела почти человеческий блеск.
Я вытянула ноги на мягких простынях. Пушистая ткань стеганого ватного одеяла была сжата в моей руке под подбородком. Я была внутри облака — роскошного, игристого облака, в которое было погружено мое тело на мягкой постели, мягче всего, что я когда-либо испытывала. Облако пахло Каллумом. Мылом, пряностями, теплом и безошибочным намеком на запах ребута.
Он отодвинул волосы с моего лба и коснулся губами кожи, заставляя горящую тропинку по всей коже спускаться к моей шее.
— Мы скоро должны выходить.
Его темные глаза встретились с моими, и я не видела смысла в том, чтобы пытаться спрятать свой страх.
Он уже увидел его. Его большой палец растирал огонь по моей щеке и его твердый взгляд говорил о том, что он не возражал против моего страха.
Я кивнула, но не сдвинулась с места. Я бы скорее осталась с ним в постели на всю ночь, на весь день, на всю неделю.
Забыть про дочь Лэба, забыть несуществующую резервацию, забыть все, кроме его рук и улыбки.
Но он дрожал. Его пальцы дернулись на моей коже, и он откатился в сторону, свесив ноги с края кровати. Он бросил быстрый взгляд на свои дрожащие руки, прежде чем потянуться к своей одежде.
Паника, вырвавшаяся из моей груди, от которой у меня перехватило дыхание, заставила меня прижаться лицом к кровати в страхе, что я закричу.
— Может быть, у меня есть для тебя рубашка поменьше, — сказал Каллум, спрыгнув с постели и пересекая комнату к своему шкафу. — Что-нибудь, что я носил в четыре года.
Я засмеялась напротив матраса, садясь и отбрасывая панику прочь с моего лица. Она сидела у меня в груди, настойчивая и насмехающаяся.
— По крайней мере, в семь лет, — возразила я. — Я не такая маленькая.
— Вот, — сказал он, бросая мне светло-синюю рубашку. — Она все еще будет тебе велика, но, может быть, ты сможешь завязать нижнюю часть.
Он покинул комнату, чтобы переодеться, и я натянула свои собственные штаны и его рубашку, доходящую мне до середины бедер. Я пыталась завязать узел с помощью дополнительного материала, но, в конце концов, сдалась и заправила ее внутрь своих штанов. Я взяла черный свитер, который он бросил на стул для меня, и улыбнулась, натягивая мягкую ткань через голову.