Рецепт колдуньи. Сборник
Шрифт:
— Я тебе все прощу, кроме вранья, — предупредила она.
— А если я тебе изменю?
— Расскажешь. Мне же это интересно.
— А если ты мне изменишь?
— Я тебе обязательно расскажу. Это же так интересно обсудить.
В самом начале нашего романа я, уверенный в своей исключительности, спросил ее:
— Я хороший любовник?
— У тебя неплохие данные.
— Что значит — неплохие? — я даже возмутился. — Я в эскадрильи, где сорок мужиков, был в пятерке лидеров. Я рассказал ей о замерах в бане и случае с неграми.
Я больше никогда не видел, чтобы она так тогда смеялась.
—
Я и она были любовником и любовницей, мужем и женой, сыном и матерью и даже отцом и дочерью. Я не знал, на сколько лет она старше меня, и боялся только одного: что она заболеет серьезно — а в последний год она болела часто — и с нею случится самое страшное. Когда я думал об этом, меня охватывала паника — что же я буду делать без нее. Когда умирал великий хирург или музыкант, я всегда думал, как это несправедливо, чтобы талант и мастерство, которые совершенствовались десятилетиями, исчезали из жизни. Но если не станет Елизаветы, то ее опыт пропадет бесследно. У хирургов и музыкантов могут быть ученики, но я и другие мужчины, которые знали Елизавету, могут давать женщинам только разовые уроки, а у нее могла быть целая школа. Почему люди за столетия так и не поняли, что искусству любви тоже надо учить? Почему учат шить ботинки, управлять автомобилем, но не учат любить? Плохо обученный любви человек так же опасен, как и плохо обученный водитель, от него всегда можно ждать несчастья. Профессии любви должны обучать профессионалы, а обучают подруги, иногда советуют врачи, но они дают стандартные советы, это все равно что приписывать всем аспирин от головной боли.
Елизавета выслушала меня и согласилась.
— Наверное, мы с тобой могли бы создать такую школу, но не успеем.
— Почему не успеем?
Я тогда был не настолько внимательным, чтобы увидеть изменения в поведении Елизаветы. Она стала уставать, похудела. Я не придал этому значения: все взрослые, моя мать например, болели, я это считал нормальным. Однажды она предупредила меня, что уезжает в командировку от Министерства культуры. Она звонила мне из Новосибирска, из Томска. У нее был старый телефонный аппарат, я решил его заменить на новый с определителем номера. И когда она позвонила мне из Читы, я на дисплее увидел московский номер. Откуда она звонила, я выяснил в тот же вечер. Это был онкоцентр на Каширке.
В следующий раз она позвонила мне из Владивостока.
— Я к тебе сейчас приеду, — сказал я.
— Не надо, — ответила она. — Завтра меня выписывают.
Она вернулась еще более похудевшей и в парике, от химиотерапии у нее выпали волосы. Она слабела с каждым днем. Однажды как бы между прочим она сказала:
— Я советовалась с юристом. Чтобы тебе осталась моя квартира, нам надо зарегистрировать брак.
Она надела свой лучший костюм, с киностудии приехал гример. Парик, два часа работы гримера, и она выглядела как прежде. Получив брачное свидетельство, я узнал, сколько ей лет. Она была старше моей матери.
— Я старше твоей матери? — спросила
— На три года.
— Замечательно! — прокомментировала Елизавета. — Теперь ты меня будешь любить как маму.
На следующий день мы были у нотариуса. Она составила завещание и выписала мне генеральную доверенность на машину. Елизавета торопилась. Еще через день мы поехали с ней в один из трех самых известных московских академических театров. Главный режиссер, старый и толстый, уже ждал нас. Они обнялись с Елизаветой.
— Это он, — представила меня Елизавета. — Попробуй его.
— Обойдемся без проб. Пусть идет оформляться. Если способный — будет работать. Если полный мудак…
— Не полный, — возразила Елизавета.
— У нас премьера. Приходите, — пригласил главный.
— Когда? — спросила Елизавета.
— В конце месяца.
— Получается, через три недели. Вряд ли. Я протяну не больше двух недель.
— Этого никто не знает.
— Я знаю. Приходи на похороны. Ты самый знаменитый из моих любовников. Бабье придет из любопытства, какая я в гробу.
Главный обнял ее и заплакал.
— Лизка, я тебя любил.
— Я знаю. И я любила. Я спала только по любви, ты же знаешь.
Она шла по театру стремительно и энергично в ярко-красном костюме, великолепном черном парике без единого седого волоса.
Мы вышли из театра, я едва ее успел подхватить. Елизавета умерла через пять дней. На похоронах было много знаменитостей.
Через неделю в крематории я получил керамический горшок — урну с ее прахом и поставил в стеклянный цветной куб, подаренный знаменитым сегодня скульптором. Я не хотел с нею расставаться. Куб я поставил перед ее портретом, написанным очень знаменитым художником. Теперь он живет в Америке. Этот портрет выставлялся на его персональной выставке в России.
Я начал работать, или, как раньше говорили, служить в театре. Главный ввел меня в спектакль. Я не показался, но играл, хотя меня можно было заменить любым молодым актером. Главный попробовал меня в новом спектакле, но заменил после нескольких репетиций.
— Сцена требует энергетики. Увлечь зрителя — это как увлечь женщину. Постоянный напор, ни секунды передышки. Когда ты это поймешь, получишь роль.
Я это понимал. Но, честно говоря, те небольшие роли, которые я получал, меня не увлекали. Все мы работали на одного или двух фаворитов. Им доставалась слава, о них писали рецензии, им аплодировали. Главный был не прав. Когда обольщаешь женщину, обольщаешь для себя. Здесь можно и постараться. А стараться для других я не хотел.
Моя театральная карьера не складывалась. Я завел роман с молодой гримершей, даже не роман, а так, переспал.
— Кто это? — спросила она, увидев портрет Елизаветы.
— Моя девушка.
— Это твоя бабушка, — рассмеялась гримерша. — На ней платье, какие носили в шестидесятые годы.
— Тогда это моя мама.
— Я не знаю, кем она тебе доводится, но она весь вечер рассматривала меня. В следующий раз, когда я приду, ты убери этот портрет.
В следующий раз ты не придешь, подумал я.
— И правильно! — подтвердила Елизавета. Она всегда со мною заговаривала, когда я опорожнял пол-литра «Столичной» ликероводочного завода «Кристалл». — И зря ты так старался.