Рецепт Мастера. Революция амазонок. Книга 2
Шрифт:
— А этот, с Рейторской, откуда знает про лето? Откуда знает про Машку? И как она ему испортила жизнь? Почему он бросил невесту? Он что, влюбился в нее? Нет, это нормально вообще, сидеть в монастыре и вести такую активную личную жизнь!
— Не знаю, — натянуто сказала Акнир. — Стоит проверить… наведаться на Рейторскую.
— А летом — когда?
— Июль. Тернопольский прорыв. Только прорвемся не мы — немцы к нам. После него войну нам уже не выиграть.
— Как? Я ж должна ее выиграть. Я собиралась… Послушай, пусти меня на фронт.
— Хочешь?
— Очень.
— Хочешь —
— Это мое слово, — нахохлилась Чуб.
— Так я им тебя и хвалю.
— Так ты что, проверяла меня? — отодвинулась пилотка.
— Нет, до-веряла тебе! Я боюсь принимать решения. Лишь тебе верю… У тебя интуиция… Ты совершенно права! Нужно просто следовать маминому плану. А за это время Третья успеет передумать.
Раздался звонок. Саня увидел, что девчонка поднесла к уху небольшой — непонятный предмет.
— Алло. Хорошо. Нет, лучше у тебя на студии… Это Катя, — объяснила она. — Хочет встретиться.
— Ну что ж, пойдем, напоследок Катю проведаем, — согласилась повеселевшая летчица.
— Ты тоже думаешь, что она что-то скрывает? — деловито кивнула Акнир, заставив Дашу очередной раз задуматься над значением привычного слова.
Огромное помещение Катиной киностудии с прилепленным под самою крышей гнездом-кабинетом, снабженным балкончиком и винтовою железною лестницей, — больше всего напоминало огромный амбар, разделенный перегородками на некое подобие комнат без потолка.
Наверное, днем здесь снималось несколько фильмов одновременно. В одной из «комнат» Даша заметила декорации чересчур лубочной украинской деревни с соломенной крышей, разрисованной беленой стеной, тыном и глечиками, в другой — бутафорское ложе а-ля маркиза де Помпадур. В третьей же, представлявшей собой фрагмент девичьей спаленки (кровать, трюмо, окно с геранью), невзирая на глубокую ночь, шли съемки.
— Отчего мы встречаемся здесь, не понимаю, — сказала хозяйка киностудии.
Взгляд Акнир, ознакомившийся с относительно небольшим помещением, наполненным самой необходимой мебелью — письменный стол с чернильным прибором, шкафы с папками, картотека, — притормозил на Катиной груди, приютившей новый кулон от Маршака. Юная ведьма слегка покачала подбородком, выражая свое восхищение изумительной вещью, и сказала:
— На то две причины. Известно ли вам, что ваша Маша слышит дома?
Лицо Дображанской стало серьезным.
«И не только дома, но и сам Город», — могла б выправить юную ведьму она, но просвещать ту не стала.
— Вы плохо осознаете, о чем идет речь, — неверно расценила ее молчанье Акнир. — На Киеве
— Так и встречались бы там, — Катерина пристроилась за письменный стол, поправила свой фотопортрет в кожаной раме. Кабинет принадлежал не ей, а Мите, бывшему в отличие от своей «королевы» совершенным аскетом, способным оценить красу замысла, но отнюдь не красоту обстановки.
— На то есть вторая причина, — ведьма приоткрыла стеклянную дверь на балкончик, с любопытством разглядывая киносъемки в «девичьей». — Здесь киностудия. Каждый день тут разыгрывают десяток ложных историй, и тупой амбар давно уж не может отличить, где правда, где ложь…
— Он тупой, потому что амбар? — прохладно полюбопытствовала Катя.
— Само собой. В Городе есть дома с высочайшим интеллектом, куда большим, чем у их хозяев… — дочь Киевицы сделала шаг на балкон.
— Вот как? — Катя внимательно посмотрела на профиль Акнир, желая понять — те ли самые дома-модерн ведьма имеет в виду? И отвернулась, взглянула на Дашу, пристроившуюся на стуле в углу: — Дарья, надеюсь, ты уже поправилась после Присухи?
— Присухи? Ах, да. С тех пор столько всего произошло…
— Ты имеешь в виду сегодняшнее восстание в защиту императрицы? — спросила Катя. — Или вчерашнее в Питере? Женщины несли на демонстрации твой портрет.
У Даши сделалось такое лицо, будто Катя ударила ее по щеке.
— По-моему, — смутилась Дображанская, — ты все еще нездорова. Ты как-то сама на себя не похожа…
— Просто познакомилась вчера с одно мразью, — Чуб выговаривала слова упруго-рычаще, — и выяснила ужасную вещь… Оказывается, она меня обожает. И считает, что она такая, как я. Кто же тогда я, интересно?
— А что это у вас там снимают? — спросила Акнир.
Ведьма уже вышла на балкончик, перевесилась через перила.
Посреди декорации девичьей разыгрывалась обычная для немого кино трагедия. Актриса в одной лишь батистовой кружевной сорочке стояла на коленях, неестественно выгнув спину назад, по-молитвенному сложив руки. Над ней нависал барин-помещик с нарисованной гримом зверской рожей — сдвинутыми черными бровями, коричневыми складками на щеках, хлыстом в руках и нехорошим огнем во взоре.
— Моли его, моли! Умоляй… — послышался энергичный голос режиссера.
— Умоляю вас, Витольд, — талантливо-надрывно прокричала актриса, не забывая трясти молящими руками, — перестаньте дышать в мою сторону… дайте мне атмосферы. От вас чесноком разит! Фу!
Витольд-помещик взревел, в гневе занес над ней кнут, другой рукой схватил девицу за сорочку, обнажая напудренное полное плечо и делая ужасающе-зверские гримасы, пропищал покаянно-тоненьким голоском:
— Не велите казнить, Аделаида Кузминишна. Чеснок — он мужской силе способствует. Вы ж сами меня попрекали давече…