Речная искусительница (Речная нимфа)
Шрифт:
Пирс вздохнул и снова отвел взгляд.
— Когда у меня не стало сил смотреть на унижения матери, я уехал и стал зарабатывать игрой в карты на пароходах. Поначалу все шло хорошо. Люди, с которыми мне приходилось встречаться, не смотрели на меня, как будто я дерьмо у них под ногами. Но шпионы Симоны Лэйндж выследили меня и постарались, чтобы всем стало известно о моем происхождении. В общем сделали все, чтобы я вдруг не зарвался и не забыл свое место. Если какая-нибудь девушка из хорошей семьи начинала проявлять ко мне интерес, ей сразу же запрещали смотреть в мою сторону. Я уехал далеко на север, но все было бесполезно. Ее агенты находили меня везде и старались уберечь «невинные души» от моего
Наконец он повернулся к Джорджи. Горькие морщины, исказившие его красивое лицо, понемногу разгладились.
— А теперь, когда на карту поставлено будущее моего ребенка, ничто не сможет изменить моего решения. Единственное, о чем я жалею, что не сумел уговорить мать уехать со мной. — Пирс тяжело вздохнул. — Ну вот, теперь ты все знаешь. Когда родится ребенок, можешь возвращаться в Луизиану и жить, как захочешь. Я не стану тебя задерживать. Но я не позволю тебе забрать ребенка. Никогда не допущу, чтобы он стал жертвой жестоких предрассудков.
Итак, Джорджи стала женой сына рабыни, получившей вольную. Человека, в жилах которого текла негритянская кровь. Джорджи хорошо знала, что как истинная дочь Юга, она должна прийти в ужас. Но разве Пирс чем-то отличался от мужчины, который целовал ее пять минут назад? Он был все тем же Пирсом, в которого она влюбилась с первого взгляда, тем же ослепительным широкоплечим красавцем, при виде которого ее бедное сердце готово было выскочить из груди. Ее по-прежнему влекла бесшабашная дерзость Пирса и его несносный упрямый нрав. А при воспоминании о проведенных вместе ночах любви остатки благоразумия разбивались вдребезги.
Должно быть, такие же чувства испытывала ее мать, девушка из почтенной пресвитерианской семьи и непоколебимыми устоями, когда она сбежала из дома с французом-католиком, не имевшим ни кола, ни двора, с бродягой, чья жизнь проходила на пароходах. Дедушка Уинстон так никогда ее и не простил, не смирился с ее замужеством и не признал мужа-язычника, на которого он до конца своих дней смотрел, как на грязь под ногами у добропорядочных людей. Но разве мама любила отца меньше только потому, что он был французом и католиком, а не шотландцем-протестантом? Мама не могла любить его сильнее, даже несмотря на все его грехи. А отец… он просто боготворил маму, хотя иногда она бывала резкой и прямолинейной. Их любовь продолжалась до самой смерти мамы, в их жизни не было места для взаимных упреков и сожалений.
Вековые предрассудки оказались бессильными перед любовью.
Джорджи, наконец, собралась с силами и взглянула на Пирса, который с отсутствующим видом теребил пуговицу у себя на рубашке. Черты его лица вдруг как-то обмякли…
Казалось, он полностью смирился с поражением и ждал окончательного приговора. Он был уверен, что Джорджи его отвергнет. А она не могла перенести страданий этого красивого и сильного мужчины, который всегда предупреждал ее малейшее желание и спешил к ней на помощь в самые тяжелые моменты жизни. Ведь они столько пережили вместе. Неужели Пирс думает, что она отвергнет его из-за каких-то глупых предрассудков и считает ее любовь минутным капризом, легкомысленной забавой.
Нет, надо с этим покончить навсегда. И немедленно.
— Да, поторопись же ты
Джорджи сняла сорочку, а потом быстро сбросила с себя оставшуюся одежду. Пирс, не отрываясь, молча смотрел на нее.
— И это все, что ты можешь мне сказать? — спросил Пирс. — Побыстрее раздевайся. После того, что я тебе рассказал?
— Если бы ты все рассказал вчера, а еще лучше на прошлой неделе, мы бы уже весело плескались в ванной. Да сними же наконец свои дурацкие ботинки, — Джорджи протянула руку, вырвала у него рубашку и швырнула ее на скамейку.
Пирс тупо уставился на валявшуюся на скамейке груду одежды. Джорджи взобралась на табуретку, которая стояла рядом с громкой лоханью, и нырнула в чудесную прохладную воду, которая так давно ее привлекала. Живительная влага сразу же уменьшила усталость, изнуряющая жара куда-то исчезла, так же как и грызущие душу сомнения, когда Джорджи вспомнила о том, как добр был ее Пирс с маленьким негром-жокеем. Теперь-то она знала, почему он так хотел выкупить «девственницу в Сан-Франциско».
Сердце Джорджи переполняло сострадание к возлюбленному. Всем своим существом она разделяла его страдания. Теперь она поняла, почему Пирс не хотел возвращаться в Луизиану. Он просто не мог этого сделать. Да и самой Джорджи совсем не хотелось, чтобы ее ребенок стал жертвой страшных предрассудков, царивших в высшем свете Юга. Разве можно это сравнить со свободой, которая ждет их на Западе? Там Пирса оценят по достоинству и не станут копаться в его происхождении. Джорджи ни минуты не сомневалась, что мужественное самопожертвование матери Пирса значит для нее во сто крат больше, чем трусливое предательство его отца. Да, с этой минуты она постарается своей любовью искупить все страдания и незаслуженный позор, выпавший на долю Пирса.
При этой мысли Джорджи улыбнулась, подплыла к краю ванны и украдкой посмотрела на Пирса, который уже успел снять ботинки и носки. Он быстро сбросил с себя оставшуюся одежду и стал во весь рост. Джорджи отчетливо видела каждый мускул на его стройном теле.
— Послушай, я когда-нибудь говорила, что без одежды ты выглядишь еще красивее? — игриво сказала Джорджи, пытаясь отвлечь его от мрачных мыслей.
Пирс не ответил на ее улыбку, но было видно, что он польщен словами девушки. Он подошел и наклонился к ней.
— Нет. Кажется, мы никогда не обсуждали мою внешность.
Джорджи встала на ноги, с ее тела ручьями струилась вода.
— Какое досадное упущение. Ну, давай, ныряй в ванну, и мы поговорим на эту тему.
На лице Пирса не появилось и тени улыбки, когда он наконец залез в ванну. С застывшим выражением он смотрел на Джорджи, которая была явно разочарована такой реакцией.
— Сначала мне хотелось бы кое-что узнать. Ты можешь остаться моей женой и любить незаконнорожденного сына бесчестного двоеженца и… моей матери?
Джорджи подплыла к нему совсем близко и нежно погладила по горячей щеке.
— Конечно. Навсегда. Пока нас не разлучит смерть. Тебе так досталось за чужие грехи. В том, что ты мне рассказал совсем нет твоей вины. Ну, да ничего, ведь у тебя есть славный и смышленый сынок Луи Пэкинга, на которого всегда можно положиться в трудную минуту. Ну, а теперь, если тебя устраивает такая компания, то поцелуй меня, глупенький. Целуй меня, пока я не лишусь чувств.
Джорджи не пришлось повторять снова просьбу. Грусть Пирса исчезла без следа, он прижался к ней всем телом и их губы слились в бесконечно долгом поцелуе. Руки Пирса гладили каждый плавный изгиб ее тела. Он все еще не мог поверить своему счастью и боялся, что Джорджи выскользнет из рук и куда-нибудь исчезнет. При этой мысли он так сильно прижал девушку к себе, что едва и вправду не лишилась чувств.