Red Hot Chili Peppers: линии шрамов
Шрифт:
Затем от пива мы перешли к воровству виски из супермаркетов Вествуда. Заходили в магазин, засовывали бутылку в штанину, натягивая сверху носок, и, прихрамывая, выходили. Мы заставляли себя его проглатывать и, прежде чем успевали понять, насколько же он мерзкий на вкус, слетали к чертям с катушек. Потом катались по округе, снося все вокруг и затевая шуточные драки.
В какой-то момент Джон решил вырастить свой собственный марихуановый сад, что, по моему мнению, было отличной идеей. Но затем мы поняли, что куда проще разыскать сады чужих людей и воровать травку у них.
Однажды, после недельных безрезультатных поисков, мы нашли участок, охраняемый собаками. Я взял зверей на себя, Джон спер марихуану, и мы отнесли
Мы прошли несколько жилищ, вломились в чей-то пустой дом, включили плиту и затолкали туда всю марихуану. Мы пробыли там около часа, и хотя марихуана так и не просохла, зато мы узнали, насколько легко вламываться в дома, чем и продолжили регулярно заниматься. Мы не воровали телевизоры или драгоценности; нам нужны были деньги, прикольные вещицы или наркотики. Мы шарили по аптечкам – к тому моменту я повидал множество таблеток и знал, что искать. Однажды мы нашли огромную упаковку перкодана. Я никогда их не принимал, но знал, что они содержат всем обезболивающим обезболивающее.
Поэтому я взял ее, и мы вернулись к Джону.
– Сколько примем? – спросил он.
– Давай начнем с трех и посмотрим, что будет, – предложил я.
Мы оба приняли по три таблетки и сидели без дела несколько минут, но ничего так и не произошло. Поэтому мы приняли еще по парочке. Следующее, что мы помним, – нас напрочь унесло, и нам это понравилось. Но это был разовый опыт. Мы никогда больше не принимали перкодан.
Наши маленькие успехи в кражах ободрили Джона. Он жил через улицу от своей старой начальной школы и знал, что вся дневная выручка от буфета хранилась в сейфе и ночью находилась в морозильной камере. Оказалось, что за месяц до окончания шестого класса Джон украл у вахтера связку школьных ключей.
Мы разработали план. Как-то ночью взяли маски, надели перчатки и дождались двенадцати. Ключи подошли. Мы пробрались в буфет, подошли к морозильнику, сейф был там. Мы схватили его и побежали через улицу прямо в дом Джона. В его спальне мы открыли сейф и насчитали 450 долларов. Это была наша самая успешная вылазка на тот момент. Что теперь?
– Давай купим фунт травы, перепродадим, а на разницу купим столько марихуаны, сколько сможем выкурить, – предложил я.
Меня бесило отсутствие травки и необходимость чистить трубки, чтобы отыскать немного смолы. Я знал, что у Алана Башары может быть фунт марихуаны, и он у него правла был. Но, к сожалению, это оказалась дерьмовая травка. У меня была идея продавать ее в своем школьном шкафчике в «Эмерсон», но это было слишком нервным и изматывающим процессом, поэтому, в конце концов, я принес марихуану домой и продавал ее в своей спальне, постоянно роясь в мешке и забивая себе лучшие куски. Даже попытался продать это дерьмо паре наркош, живущих через улицу, но и они ее забраковали. А вот когда увидели коробку с перкоданом, предложили пять долларов за таблетку. Я продал сразу всю коробку.
Кульминацией наших наркотических экспериментов в восьмом классе стали два кислотных трипа. Я не знал никого, кто бы принимал ЛСД; он казался наркотиком другого поколения и обещал самый безрассудный опыт, цель которого была не в кайфе и болтовне с девчонками, а в психоделическом путешествии в другой мир. Тогда я видел свою жизнь именно такой – путешествием в неизвестность, в такие закоулки мозга и физического мира, какие были недоступны другим людям. Мы спрашивали всех вокруг, но никто из опытных друзей не знал дозировку кислоты. Когда я пришел в дом Башары за марихуаной, так случилось, что у него было несколько лент с двадцатью маленькими желатиновыми пирамидками, десять ярко-зеленых и десять ярко-красных. Я взял по паре
Мы начали с красной кислоты. Она была чистая и сильная, нас моментально унесло. Мы как будто увидели мир через новенькие очки. Все стало ярким и сверкающим, а мы превратились в паровые двигатели, пробегая сквозь леса, прыгая по деревьям, чувствуя себя неуязвимыми для любой опасности. Затем долбанула спиритуальная сторона кислоты, и мы решили наблюдать за семьями в их же домах, врываясь на задние дворики домов и шпионя через окно; насколько мы могли судить сами – мы были невидимы. Мы подползали к окну, наблюдали, как семьи обедают, слушали их разговоры.
Солнце садилось, и Джон вспомнил, что сегодня его отец возвращается из командировки и нужно быть на семейном обеде.
– Не думаю, что это хорошая идея. Они поймут, что мы под кислотой, – сказал я.
– Это мы знаем, что мы под кислотой. Не думаю, что они смогут это понять, – ответил Джон.
Я все еще опасался, но мы пошли к нему домой, сели за стол и отобедали с его подвыпившим отцом, милой мамой и сестрой в инвалидной коляске. Как только я взглянул на еду, у меня начались галлюцинации, и я не мог даже думать о том, чтобы что-то есть. Потом я стал зачарованно наблюдать, как открывается рот отца Джона и оттуда вылетают большие слова. К моменту, когда родители Джона стали превращаться в зверей, мы оба хохотали, не переставая.
Стоит ли говорить, что нам это очень понравилось. Все было настолько прекрасным, запоминающимся и щедрым на галлюцинации, насколько мы могли вообразить. У нас бывали небольшие глюки от марихуаны, когда мы могли видеть цвета, но ничего такого не было, когда мы могли путешествовать по далеким галактикам и постигать тайны жизни. Поэтому мы едва смогли дождаться следующего трипа в Мексику.
У предков Джона был замечательный дом на песчаном пляже, который простирался в бесконечность. Мы приняли зеленую кислоту утром, вышли на пляж и проторчали в океане семь часов, катаясь на солнечных бликах на воде, и на дельфинах, и на волнах. Те два трипа были лучшими в моей жизни. Наверное, хороший ЛСД просто перестали делать – кислота стала менее стойкой и более токсичной. Я по-прежнему безудержно галлюцинагировал, но никогда больше видения не были такими умиротворяющими и чистыми.
Джон не был моим единственным другом в «Эмерсон». Но большинство друзей были чужими в социальной схеме моей жизни. Иногда у меня ненароком возникало чувство «хуже, чем…». Я был хуже, потому что не был богат, как большинство других детей. Я чувствовал себя аутсайдером, когда дело касалось девчонок. Как и любой нормальный парень в период полового созревания, я застывал при виде каждой горячей красотки, попадающей в поле зрения. А «Эмерсон» кишел ими. Богатыми маленькими начинающими примадоннами с именами вроде Дженнифер или Мишель. Их облегающие джинсы марки Ditto были множества пастельных оттенков и творили что-то невообразимое с их юными подростковыми телами. Обрамляли, делали более стройными, придавали правильную форму, идеально упаковывали. Я не мог глаз от них оторвать.
Но когда бы я ни подошел к девчонке и ни попросил ее потусоваться со мной, она отвечала: «Ты шутишь, да?» Они были прелестными, они были сексуальными, но они были снобками.
Все те девчонки хотели парня на пару лет старше или парня с машиной. Для них я был уродом, которого следовало избегать. То чувство уверенности и надежности, с которым я жил в другой моей жизни, клубной и тусовочной, жизни друзей отца, где чувствовал себя свободно и мог общаться, просто исчезало при виде девочек из средней школы. Они не давали мне ни шанса, чтобы почувствовать себя увереннее. Все, за исключением Грейс.