Red is my favourite colour
Шрифт:
— Где Уизли?
— Тебе какое дело? — огрызнулась, отодвинулась подальше. Он придвинулся следом.
— Да никакого. Просто интересно. — Неопределённо пожал плечами. — Почему ты меня избегаешь?
— Издеваешься? — я повернула к нему голову, вскинув брови. Алкоголь разносился по венам стремительно, подстёгиваемый злобой и ещё кровоточащим воспоминанием обиды. — Ты наигрался со мной, а потом развлекался с Дейл. Забыл? — манерно надула губки, будто жалея пациента, страдающего амнезией.
Спустя три месяца я говорила о случившемся спокойнее, чем изначально, но на глаза всё ещё предательски
— А ты целовалась с Уизли. Забыла?
Я даже не обратила внимания на его реплику, продолжая делать то, что делала. Подобного рода перепалки случались у нас почти каждую неделю на протяжении трёх жутко длинных месяцев. Мы выучили слова друг друга настолько, что могли повторить их точь-в-точь.
— Не я целовалась с Уизли, а он поцеловал меня. И он уже извинился сто раз за это. Это не одно и то же, придурок.
— Хватит называть меня придурком. — Он отчего-то завёлся и вскочил на ноги. Я напряглась. — Ты никогда не говорила мне, что чувствуешь.
— Я же говорю — придурок. — Нарочито напустив на себя безразличие, пожала плечами. — Ради тебя я рисковала жизнью и здоровьем, если ты вдруг и это забыл. Достаточно красноречиво, не думаешь?
— Это всё было ради Анны!
Я закатила глаза, не успев он закончить фразу. Она въелась мне под кожу нестираемыми чернилами и саднила, саднила, саднила.
— Какой Анны, Себастьян? — я устало опустила плечи и снисходительно посмотрела на него исподлобья. — Мы виделись-то с ней тогда пару раз от силы. Что мне было до твоей Анны.
Вяло махнула рукой, задела бокал, и он звонко покатился прямо к перилам, проливая блестящую жидкость на пол. Я разочарованно нахмурилась. Нервы распалялись со скоростью пожара. Надо было заканчивать разговор и уходить, пока не дошло до чего похуже словесной перепалки.
— Я ещё не научился читать мысли. — Себастьян состроил ядовитую гримасу, провожая неприязненным взглядом укатывающийся к пропасти бокал.
— Необязательно читать мысли, достаточно хоть иногда включать голову, гений.
Попыталась встать, но ватные ноги не слушались. Подоспел Себастьян и вытянул руку в готовности поддержать. Я презрительно покосилась на неё и, помогая себе двумя руками за спиной, поднялась по стене. Наступила пяткой на подол, и он со скрежетом порвался. В глазах бегали мушки, злость и до боли жгучая обида поднимались с самого низа и камнем подступали к горлу. Если сейчас не уйду, он снова увидит мои позорные слёзы.
— Твоё платье… — Себастьян потянулся за палочкой, но я, толкнув его плечо своим, шатко вышла в шумный и залитый светом зал.
Пока пересекала искрящее роскошью помещение, успела заново прожить эти ужасные три месяца.
В душе с каждым днём вырастало стойкое чувство, что я будто разом всё поняла и, что самое главное, приняла.
Я не обычный подросток с обычными подростковыми проблемами — пора бы с этим смириться. Моя «обычная подростковая жизнь» закончилась ровно тогда, когда на пороге интерната появился профессор Фиг. И героем Хогвартса
Себастьян не носит в себе багаж загадок и тайн, которые я должна отгадать с не меньшим усердием, чем испытания Мерлина. У него свои травмы, у меня — свои. Нам бы по отдельности разобраться с ними, а уже потом строить что-то вместе.
Уже спускаясь с лестницы, я горько усмехнулась. «Вместе». Будто бы осталось между нами хоть что-то совместное.
В стиснутых до сведения в челюстях зубах я замечала, как мимо проносится вихрь жизни. Он не лёгок и не прозрачен, далеко не свеж. Он наполнен пылью, сором и смрадом, но также сладким запахом пыльцы, яркими красками и свежим весенним дыханием. Это и есть жизнь.
Заканчивалось полугодие, каждый день происходило что-то интересное, но для меня всё стало чёрно-белое. Мимо меня проходило всё год назад, пока я лезла вон из кожи, чтобы помочь всем вокруг, проходит всё так же и сейчас. Я будто сама варюсь в своём маленьком котелке, пытаюсь выкарабкаться, как по случайности туда угодившая лягушка, но на самом деле мне там комфортно и в какой-то степени привычно. Если каждый раз я попадаю в одну и ту же ловушку Себастьяна — значит, мне это нравится?..
Я уже толкала тяжёлые двери и вдыхала свежий морозный воздух. Поморщилась, всматриваясь в запорошённое небо. Не видно ни звезды. Обхватила себя за плечи и пошла дальше, к воде.
Я ведь могу сама управлять своей жизнью. Делать то, что хочу я, а не то, что хотят и ждут от меня другие. И ведь не они виноваты в том, что я совершенно безвольная. Они могут просить и ждать чего угодно, но буду ли я выполнять их просьбы — решать только мне и никому другому. И кого теперь винить в том, что я всё проспала и прозевала?
Только себя.
Туфли заметало снегом, юбка намокла и ощутимо потяжелела. Прямо как в тот осенний вечер.
Я прозевала Себастьяна. Теперь он с Самантой или сам по себе — это уже не столь важно. Конечно, я не должна его винить. Не должна винить её. Только себя. Что поверила, что снова расслабилась, потеряла бдительность. Мы друг другу ничем не обязаны. Но почему же тогда так хочется бить его кулаками в грудь? Кричать, толкать, обзывать, раздавать пощёчины?
Я дошла до уже постылой кромки озера и встала прямо под омелу.
Как же тогда хотелось, чтобы пришёл Себастьян. Чтобы он подошёл сзади, обнял, сказал тёплые слова, и я бы пошла с ним хоть на край света.
Со спины на плечи опустились тёплые руки. Уже не сдерживая рыданий, я обернулась и уткнулась в грудь Гаррету. В тот момент я и подумала, что он, видимо, уготован мне судьбой.
Теперь я лежала в пропахшем табаком и алкоголем пабе-гостиной на постельном белье, которое ненавидела всей душой. Гаррет придумывал всё новые и новые причины, почему у нас не заходило дальше поцелуев.