Редкая птица
Шрифт:
Как неприлично быть олигофреном! Да еще в такой деликатной ситуации! Торчу перед голыми, насмерть перепуганными девчонками с наставленным револьвером, как матрос Железняк в Государственной Думе.
Опускаю оружие, опускаю глаза. Пытаюсь улыбнуться:
– Все кончилось… Вы свободны… Свободны. Девушку за спиной я не заметил.
Просто не был готов. Почувствовал движение, успел чуть отклонить голову…
Ярка белая вспышка. И – мрак.
– Внимание, я «седьмой». Вызываю группу наблюдения.
– «Седьмой», группа наблюдения на связи.
– Вы можете определить местонахождение
– Предположительно. Ведь такую задачу специально вы не ставили. Мы полагали, объект…
– Теперь ставлю. Выполнение – немедленно!
– Есть!
– Группа реагирования!
– На связи.
– Немедленно вывести объект из варианта «Коллапс».
И – доставить на Центральный.
– В сложившихся обстоятельствах – высока вероятность рассекреччвания всей операции…
– Не ваше дело!
– По инструкции я обязан предупредить…
– Не важно. Приказ уровня «Гудвин». Выполняйте!
– Есть.
– И еще…
– Слушаю, «седьмой».
– Обеспечьте «чистоту».
– Есть!
Жара спадает. По дороге, ведущей к особняку, едут две машины спецназа. В полуоткрытых кузовах – вооруженные люди в униформе.
В небе появляется вертолет. Спускается и садится на площадку перед особняком. Из вертолета выскакивают двое, на лицах маски. На спинах – баллоны, напоминающие снаряжение аквалангиста. Фигуры устремляются к дому. Через четыре минут выскакивают, бегут к флигелю. Затем – к другому. Первая машина спецназа идет юзом и перегораживает собой дорогу. Слышен характерный звук, похожий на выстрел. Бойцы выскакивают из кузовов, рассредотачиваются.
Водитель машет руками: «Баллон! Полетел!»
Бойцы, укрываясь за машинами, держат под прицелом ближние холмы.
До ворот особняка машинам оставалось ехать всего несколько минут.
– «Седьмой», я «четвертый». Объект обнаружен.
– Жив?
– Не совсем…
– Ранен?
– Без сознания.
– Транспортировка возможна?
– Да.
– Что еще?
– Десять трупов. Из них один – женский. Снимки сделаны.
– Больше никого? Живых?
– Нет.
– Уходите. Чисто.
– Есть.
Бесчувственного Олега Дронова затаскивают в вертолет. Запущен двигатель.
Вертолет взлетает, круто разворачивается и уходит. Низко над землей.
Машины спецназа подъезжают к особняку. Бойцы подбегают к воротам. Воздух упруго вздрагивает, машины за воротами, «ниссан» и «форд» – фургон охвачены пламенем. Снова взрыв, особняк и оба флигеля загораются почти мгновенно. Пламя ровное и мощное.
Бойцы упали навзничь. Один приподнимает голову, сдвигает каску чуть назад.
– Е-мое…
Глава 24
Я чувствую, что сижу в кресле. Кресло глубокое, умеренно мягкое, руки удобно покоятся на подлокотниках. Затылок саднит: удар пришелся вскользь. Но, судя по тому, что пребывал я в полной отключке, опустили на меня что-то не слишком громоздкое, но твердое, типа хрустальной вазы. Если я мыслю, значит, я существую, сказал один философ.;
В этом ему можно верить. Вот только нужно убедиться, на сколько комфортно мое теперешнее существование… О безопасности
Голова не болит. Это не удивляет: чему там болеть, там же кость! Удивляет другое – собственное настроение. Нахожусь неизвестно где, впереди – неизвестно что, а готов сплясать русского, гопака и «семь-сорок» поочередно и одновременно, шутить, балаболить, приставать к девушкам, рассказывать неприличные анекдоты и баллотироваться в нардепы. Причем все – не откладывая!
Рассчитывать, что я резко поглупел именно после удара, не приходится: на непредвзятый взгляд мои умственные способности и до того оставляли желать много лучшего.
Радость, что успел и девушки остались живы?.. Но мое самочувствие сейчас больше похоже на эйфорию, словно хлобыстнул натощак пол-литровую кружку «северного сияния» – спирт с шампанским, причем с самыми компанейскими ребятами!
Но я не пил и не собираюсь! Больше того: грядущее через месяц тридцатитрехлетие хочу отметить началом новой жизни, трезвости, умеренности…
Так чего еще?
Точно. Судя по последней идее, эйфория усугубляется, приобретает угрожающие формы и плавно переходит в старческий маразм! Вывод один: я получил нечто обезболиваю-ще-тонизирующсе путем инъекции. Очень надеюсь, что я не в притоне наркоманов и шприц одноразовый!
Причем сильно радует приобретенный опыт: теперь нет сомнения, что завоевать доверие красивых девушек сложно, просто перестав наводить на них оружие, и моя улыбка не столь обаятельна, как я самоуверенно полагал. Впрочем, та, что меня отключила, стояла сзади, и потому мой жизнеутверждающий оскал не оценила. Так что не все еще потеряно, граф! Нас ждут великие дела!
Ладненько, осталось, как говаривал прапорщик Кораблев, «привязаться к местности и оценить преимущества сто-рон». К местности в меру сил я уже привязался. В полвзгляда, едва приоткрыв веки, оглядел комнату. Это не особнячок: стиль другой. Выдержанно-респектабельный, богатый, сдержанный. В отдельных элементах декора помещения – не без влияния тяжелой грации модернизма начала века. Это я без балды. Прямо напротив, в кресле, сидит холеный подтянутый мужчина средних лет – что-то между сорока пятью и пятьюдесятью, внимательно просматривает бумаги в папке.
Мысль о том, что девушки осознали-таки ошибку и, распознав освободителя, доставили меня сюда на хрупких плечах для чествования героя с шампанским, артишоками, стриптизом и награждением орденом «Дружбы всех народов», приятна, но отдает мещанством. А потому отбрасываю ее как вздорную. К тому же для человека совершенного, каким стремлюсь стать, подвиг должен быть включен в распорядок дня, как горячий кофе и булочка к завтраку. Не так ли, граф? Вернее, барон!
Проще всего узнать, кто я и зачем здесь оказался, у занятого бумагами господина. Но для романтиков прямые дороги запретны, как и благие вымыслы, – кайф пропадает. Да и память цепко хранит предостережение Мастера: «Никогда не разговаривайте с неизвестными!»