РЕФЕРЕНС. Часть вторая: ’Дорога к цвету’
Шрифт:
Через перевал идёт широкая дорога, два грузовика легко разъедутся, но свежих следов я на ней не вижу. Что может быть признаком того, что ей не пользуются, или того, что зрение у меня дрянь. Но нам все равно не туда — к кыштаку ведёт узкая тропиночка в гору. Нагма заскакала по ней привычно и резво, видно, что ей не впервой. Я стараюсь идти экономичным шагом, и всё равно запыхался уже на первом крутом подъёме.
— Эй, старый человек, пойдём быстрее! — сказала укоризненно девочка.
— Я же просил меня так не называть, —
Колени мои противно дрожат, в глазах темнеет, гипоксия давит на сосуды. Надеюсь, это из-за разреженного горного воздуха, а не только потому, что я старый пердун.
— Я помню, но забыла. Помню, что просил, но забыла, как надо.
— Зови просто Док. Это коротко и легко запомнить.
— А почему Док?
— Так принято называть врачей.
— А ты врач?
— Да, я врач.
— Моя мама тоже лечит. Но только женщин. А ты?
— Я всех лечу.
— Только ты не говори им, что врач, — посерьёзнела Нагма. — А то они захотят тебя убить, как маму. Или ты тоже колдун, и не боишься? Маму давно бы убили, но боятся проклятья.
— Милые сельские нравы, — оценил я. — Люблю патриархальную общинность.
— Так ты колдун или нет?
— Давай для простоты считать, что да.
Хотя на сей момент мои магические способности ограничены, я ещё могу разразиться парой фаерболов модели Ф-1. Надёжное, проверенное колдунство.
— Хорошо, что ты колдун, — сказала девочка, терпеливо дожидаясь, пока я отдышусь после очередного подъёма. — Ты можешь жениться на маме.
— Чего? — поразился я.
— Ну, ты колдун, она колдунья, тебе можно. Женись, а? Ты старый, скоро умрёшь, она будет вдова.
— А сейчас она кто?
— Иблисова шлюха.
— И зачем мне жениться на иблисовой шлюхе? — спросил я удивлённо.
— Но ты же старый, какая тебе разница? А мы за тобой будем ухаживать, пока ты не помрёшь. Ты, вон, еле ходишь, кто тебе еду приготовит? Кто хворост для очага принесёт? Кто подоит козу? Соглашайся, мама хорошо готовит.
— Спасибо за честное предложение, добрая девочка. Но у меня нет козы.
— У мамы есть. Три. Одна, правда, совсем старая, как ты, но две доятся.
— Вижу, она завидная невеста, — кивнул я, — но я ещё слишком молод для такого серьёзного шага.
— Молод? — засмеялась девочка. — Да ты самый старый человек, которого я видела! Я думала, таких не бывает! Смотри, так и умрёшь без всякой пользы.
— Я обдумаю твоё предложение, — сказал я максимально серьёзным тоном.
Надо же, матримониально востребован. Опять же, три козы — это вам не иблис пёрнул. Путь даже одна старая, как я.
Когда показался посёлок, мы с Нагмой уже еле ноги волочим. Километров пятнадцать, наверное, вряд ли больше — но вверх-вниз,
Кыштак лежит чуть ниже, виден не весь, но то, что видно, выглядит очень кыштачно. Домики из камней и глины с плоскими крышами, лепятся друг к другу, лезут ярусами на склон. Посёлок обнесён глинобитной стеной, такими же стенами разбит на участки, где возделаны небольшие огородики. Бродят куры и козы, кое-где бараны в загонах, бегают дети, женщины с кувшинами выстроились в очередь к колодцу. Нет, окулиста я тут вряд ли найду…
— А где все мужчины? — спросил я Нагму.
— Наверное, на площади. Видно её в твою гляделку?
Я разглядываю посёлок в трёхкратный монокуляр, но вижу только несколько спин. Остальное загорожено стеной.
— Отдохнула? — девочка кивает. — Пойдём, посмотрим, чем тут народ дышит.
Народ дышит в основном запахами навоза, горелого жира и тлеющего кизяка. Женщины, увидев меня, порскнули от колодца, как воробьи из лужи. Некоторые даже кувшины побросали.
— Трусихи! — гордо сказала Нагма. — Думают, что ты иблис.
Я в шлеме, тактических очках, камуфляже и бронике с разгрузкой. Выгляжу страшнее, чем есть, но на иблиса не очень похож. Впрочем, откуда мне знать, как должен выглядеть иблис?
Мужчины в широких штанах, грубых сандалиях на босу ногу, длинных рубахах и грязных халатах поверх, сплошь бородаты и тюрбанированы. Некоторые держат в руках ружья весьма антикварного вида, но большинство безоружны. Нас они не видят — все внимание в центр площади.
— Кто первый кинет в меня камень, у того сгниёт его поганый член! — доносится оттуда бодрым женским голосом. — Его сыновья станут женщинами, и их будут ебать ослы!
Это не очень похоже на проповедь мира и ненасилия, но голос кажется знакомым.
Анахита стоит босая, растрёпанная, в одной длинной нижней рубахе с оторванным рукавом. Её неумело, но старательно привязали толстой верёвкой к столбу. Руки расцарапаны, покрыты потёками крови, на лице несколько ссадин и синяков, но на вид ничего серьёзного. Жить будет.
— Так, что за нахер? — спросил я в пространство, но никто не обратил внимания.
Видимо были заняты внутренней борьбой — желания залепить ей камнем в лоб и опасений насчёт члена и ослов.
Достал из кобуры пистолет и выстрелил в воздух. Акустика в горах хорошая, вышло громко. Бородачи повернулись ко мне, выпучили глаза и стали резво отступать к краям площади.
— Эй, пожиратели ослиного навоза! А я говорила, что владетель придёт за мной! — завопила Анахита. — Это я вызвала его своим колдовством!
Один бородач навёл на меня винтажный карамультук — не то капсюльный, не то даже кремнёвый, с моим нынешним зрением не понять, — но я наставил ему в лоб пистолет и сказал: