Рефлекс змеи

Фрэнсис Дик

– Хорошо, – сказал я, и мы снова пошли по тому же кругу.

– Как тебя зовут?

– Сьюзен, – сказала она. – А вас?

Я в ответ улыбнулся ей, покачал головой и пошел прочь.

Полчаса я покупал пресс-папье. Четвертую девушку я спросил:

– А Аманда сегодня на выходе?

– Аманда? У нас нет никакой… – Она осеклась, и ее взгляд тоже скользнул в сторону.

– Ничего, – сказал я, делая вид, что ничего не заметил. – Спасибо за камень.

Она одарила меня пустой лучезарной улыбкой и пошла дальше, а я немного подождал, пока не смог благопристойным

образом оказаться перед девушкой, на которую она смотрела.

Она была молоденькой, невысокой, с нежным лицом, странно пустыми глазами, в анораке и расклешенной юбке. У нее были каштановые волосы, как и у меня, но прямые, совсем не вьющиеся, и сходства в наших лицах я не находил. Она могла быть ребенком моей матери, а могла и не быть.

Камушек, который она мне протягивала, был темно-синим с черными искрами, размером с ладонь.

– Хорошенький, – сказал я. – Сколько?

Я получил обычный ответ и дал ей фунт.

– Аманда, – сказал я.

Она подпрыгнула. С сомнением посмотрела на меня.

– Меня зовут не Аманда.

– А как?

– Мэнди.

– Мэнди как?

– Мэнди Норт.

Я медленно-медленно выдохнул, чтобы не встревожить ее, улыбнулся и спросил, как долго она живет в «Зефире».

– Всю жизнь, – звонко сказала она.

– С друзьями?

Она кивнула.

– Они меня защищают.

– Ты счастлива?

– Да, конечно. Мы вершим Господню работу.

– Сколько тебе лет?

Она снова забеспокоилась.

– Восемнадцать… вчера исполнилось… но я не должна ни с кем разговаривать о себе. Только о камнях.

В ней явно было что-то детское. Не то чтобы у нее было замедленное умственное развитие, но какое-то старое чувство, что-то очень простое. В ней не было жизни, не было веселья, не было пробуждающейся женственности. Не просто обычный просвещенный тинейджер, а еще и сомнамбула, никогда не видевшая дня.

– У тебя есть еще камни? – спросил я.

Она кивнула и вынула еще один из кармана юбки. Я повосхищался им и согласился его купить, и сказал, вытаскивая еще одну бумажку:

– Как звали твою мать, Мэнди?

– Не знаю, – испуганно ответила она. – Вы не должны меня об этом спрашивать.

На мгновение ее пустые глаза вспыхнули – воспоминание было неистребимым, а затем она глянула на кого-то у меня за плечом, и бесхитростная радость сменилась стыдом. Она покраснела.

Я полуобернулся. Там стоял мужчина – немолодой, неулыбчивый. Суровый мужчина на несколько лет старше меня. Очень чистый, очень опрятно одетый и очень раздраженный.

– Никаких разговоров, Мэнди, – сурово сказал он. – Помни правило. Ты первый день собираешь и сразу же нарушила правило. Сейчас девочки отведут тебя домой. После сегодняшнего ты снова будешь работать по дому. Иди, они тебя ждут вон там. – Он коротко кивнул на группу девушек и проследил, как она, волоча ноги, бредет туда. Бедная Мэнди попала в немилость. Бедная Аманда. Бедная сестричка.

– Чего вам надо? – спросил меня мужчина. – Девушки сказали, что вы покупали камни у всех них. Чего вы добиваетесь?

– Ничего, – сказал я. – Просто красивые камни.

Он

с сомнением глянул на меня, и тут к нему присоединился еще один такой же тип после того, как переговорил с уже ушедшими девушками.

– Этот парень спрашивал у девочек, как их зовут, – сказал он. – Искал Аманду.

– Тут нет Аманды.

– Мэнди. Он говорил с ней.

Они оба посмотрели на меня сузившимися глазами, и я решил, что пора уходить. Они не пытались остановить меня, когда я пошел к стоянке. Они не пытались остановить меня, но не отставали ни на шаг.

Я не слишком напрягался по этому поводу и свернул в короткую боковую улочку, которая вела к стоянке. Оглянувшись, чтобы посмотреть, идут ли они еще за мной, я увидел, что их там не двое, а уже четверо. Другие два были молоды, сверстники тех девушек.

Я подумал, что это слишком уж людное место, чтобы со мной что-то случилось, и по многим причинам решил ничего не предпринимать. Пока крови не предвиделось.

Еще трое слонялись у входа на стоянку. Все семеро окружили меня. Я отпихнул одного, чтобы пройти, и тут же целый лес рук оттолкнул меня прочь. Они оттеснили меня на несколько шагов в сторону и приперли к кирпичной стене. И если кто-то из Великой Британской Публики и видел, что происходило, все шли по другой стороне улицы.

Я стоял и смотрел на семерых «братьев».

– Чего вы хотите? – сказал я.

Второй из старших спросил:

– Зачем ты расспрашивал о Мэнди?

– Она моя сестра.

Это сбило с толку старших. Они переглянулись. Затем первый решительно покачал головой:

– У нее нет семьи. Ее мать умерла много лет назад. Вы врете. Откуда вы знаете, что она ваша сестра?

– Мы не хотим, чтобы ты ошивался здесь и совал всюду нос, создавая нам сложности, – сказал второй. – Я думаю, он репортер.

Это слово прямо подстегнуло их, и они всем скопом набросились на меня. Они малость многовато били меня о стену и колотили немного сильнее, чем нужно было бы, но я мало что мог сделать – ведь я не был регбистом и не мог отпихнуть всю эту кучу малу. Это была одна из тех идиотских потасовок, в которой ни одна сторона не хочет заходить слишком далеко. Они легко могли бы избить меня до полусмерти, если бы захотели, и я мог бы надавать им куда сильнее, чем надавал. Но было бы очень рискованно расходиться, ведь они просто пытались предупредить меня. Я растолкал их, дал кому-то пару раз по голени, и все.

Я не сказал им единственной вещи, которая могла бы избавить меня от побоев, – если бы они могли доказать, что Мэнди действительно моя сестра, она унаследовала бы состояние.

Гарольд, набычившись, ждал меня у весовой.

– Ты здорово опоздал, – сказал он. – А почему хромаешь?

– Ногу подвернул.

– Скакать можешь?

– Да.

– Ну-ну.

– Виктор Бриггз здесь?

– Нет. Можешь не волноваться. Он хочет победы Шарпенера, потому можешь скакать как обычно. Только не геройствуй. Понял? Ты будешь присматривать за Шарпенером, или я с тебя шкуру спущу. Приведи его назад целым и невредимым.