Реформация. Полная история протестантизма
Шрифт:
24. Анна Мария ван Схурман (Бодлианская библиотека, портфолио Фрэнсиса Дауса 134 (227), с разрешения).
Предисловие и благодарности
Я искренне благодарен Исследовательскому совету Соединенного Королевства по искусству и гуманитарным наукам за предоставленный отпуск для повышения квалификации, во многом содействовавший написанию этой книги. Великодушие Совета сопоставимо лишь с благородством моих коллег с факультета теологии и религиоведения Оксфордского университета, которые любезно приняли на себя административные и преподавательские обязанности и тем самым позволили мне целый год наслаждаться жизнью литератора. В отпуске я, помимо прочего, изучал немецкий, и теперь спешу выразить признательность Матильде Уилли, моей преподавательнице, и товарищам по классу за то, что они по доброте душевной мирились с моими первыми неудачами в познании иного языка. Мне жаль, что эти строки уже не прочтет лорд Ранси, бывший примас всей Англии, ведь более десяти лет мы с ним вели приятные беседы, расширившие мой кругозор и придавшие моим мыслям ясность и стройность; в моих воспоминаниях он навсегда останется примером того, каким должен быть истинный князь Церкви. Я благодарен Стюарту Проффитту за дружескую поддержку и за то, что он, как опытный издатель, абсолютно точно подмечал все неверные фразы – слишком вычурные, сложные, громоздкие или просто неуместные. Фелисити Брайан, мой литературный агент, просмотревшая текст
Диармайд Маккаллох
Введение
Кто такие католики? О чем именно мы говорим, называя что-либо «католическим»? Слово это происходит из греческого языка, но одним из главных полей битвы оно стало в западном, латинском христианстве, и смыслы, которыми оно наделено, отличаются друг от друга настолько, что оно становится камнем преткновения для тех, кто только начинает свое знакомство с христианской верой и поневоле сталкивается с такими ее сложностями. Слово «католик» – лингвистический эквивалент русской матрешки. Им можно описать всю христианскую Церковь, основанную две тысячи лет назад в Палестине; или западную половину Церкви, десять веков тому назад решившую отделиться от восточного христианства; или ту часть западной половины Церкви, которая после XVI столетия осталась верной папе, епископу Рима, – но и европейский христианин-протестант, считавший, что папа – Антихрист, тоже мог с полным правом назвать себя католиком. В современном Англиканском сообществе есть даже «англокатолическая» фракция. Но может ли одно-единственное слово объединять все эти значения – и обладать при этом хотя бы толикой смысла? Я создал свою книгу, посвященную Реформации XVI века, отчасти именно ради ответа на этот вопрос. Реформация значительно усложнила все, что связано со словом «католик», и более того, Реформаций было очень много, они разительно отличались, и сторонники любой из них, за редким исключением, сказали бы, что всего лишь стремятся воссоздать подлинное католическое христианство. В этой книге речь пойдет о множестве Реформаций, причем некоторые из них направлялись по воле папы римского, и ради простоты я приму это как должное. Впрочем, условным термином «Реформация» я стану пользоваться и впредь, и будет только лучше, если читатели, сделав себе «узелок на память», не забудут, что в данном случае под этим названием часто подразумевается не только протестантизм, но и религиозные движения, широко известные под именами Католической Реформации, Контрреформации или католичества Тридентского Собора и связанные с обновленной частью старой Церкви, оставшейся верной папе.
Конечно, многие хотели бы причислить себя к «католикам» – исповедникам «вселенского» христианства. И, напротив, примечательно, сколь многие названия, связанные с религией и вероисповеданием, зарождались как язвительные и колкие насмешки: злобы и гнева в эпоху Реформации хватало с лихвой. Скажем, слово «кальвинист», обозначавшее тех, кто хоть в чем-то соглашался с учением Жана Кальвина, сперва было язвительным прозвищем, причем так этих людей стали называть лишь со временем – а до этого, с не меньшим презрением, клеймили «пикардийцами», поскольку именно в Пикардии, в Нуайоне, родился Кальвин [1]. Анабаптистом, иными словами, перекрещенцем, себя никогда не называл ни один анабаптист – в этой радикальной группе полагали, что только их крещение, совершаемое во взрослом возрасте, было подлинным принятием христианства, а обряд, проведенный во младенчестве, не значил ничего. Даже уклончивый термин «англиканин», похоже, впервые прозвучал – с неодобрением – из уст шотландского короля Якова VI в 1598 году, когда монарх пытался уверить Церковь Шотландии в том, что совершенно равнодушен к Церкви Англии [2].
И, кстати, говоря о смыслах, очень любопытно проследить, как они развивались у другого слова – «протестант». Изначально оно ассоциировалось с определенным событием – рейхстагом Священной Римской империи, проходившим в Шпайере в 1529 году. Князья и вольные города, вдохновленные идеями Мартина Лютера и Ульриха Цвингли и выступавшие на рейхстаге за программы реформ, по итогам голосования оказались в меньшинстве и, стремясь сохранить солидарность, подали Шпайерскую протестацию, засвидетельствовав в ней те убеждения, которые их объединяли. С тех пор о «протестантах» на протяжении десятилетий упоминали только в том случае, если речь шла о немецкой или имперской политике. В 1547 году, когда в Лондоне предстояла коронация маленького Эдуарда VI, устроители, отвечавшие за городское шествие сановников, предоставили особое место и «протестантам» – дипломатическим представителям немцев-реформаторов, в те дни пребывавших в английской столице [3]. Лишь долгие годы спустя референция этого слова расширилась. И если мы назовем «протестантами» всех, кто в первой половине XVI века симпатизировал реформам, то нам не избежать проблем, поэтому, как вскоре увидят читатели, в книге применено иное выражение: «евангелические христиане». У этого сочетания есть преимущество. В ту эпоху его признавали, оно использовалось повсеместно, а кроме того, в нем, словно в капсуле, заключалась важнейшая суть, объединявшая всех упомянутых нами деятелей: Благая весть – или Евангелие, если мы возьмем исконно греческое слово в его латинизированной форме (Evangelium).
В эпоху Реформации о словах спорили ревностно и пылко. В них видели неисчислимые лучепреломления Бога. Слово было Его именем. В библиотеке, среди книг, искали встречи с Ним, и Он сам именовался «Книгой» – Библией. И если мы не постигнем сути тех громадных изменений, которые в XVI веке произошли с латинским христианством, нам никогда не понять современную Европу. Они стали символом линии раскола, самой значительной из всех, что появлялись в христианской культуре за тысячу лет – с тех давних пор, как разошлись, пойдя разными дорогами, латинская и греческая половины
Итак, наше исследование посвящено Церкви, суть и единство которой точнее всего отразятся в термине «Западная Церковь латинского обряда» (насколько бы нескладным ни казался этот строго формальный экклезиологический жаргон). Я сокращу термин, выбрав более привычный вариант, и стану говорить просто о Западной или Латинской Церкви, а о культуре, которую она поддерживала – как о латинском или западном христианском мире. Именно латынь, наследие Западной Римской империи, погибшей в 476 году, объединила народы этого мира, и именно на ней обращались к Богу во время обрядов и служб. Весь XVI век Запад, прежде единый благодаря символическому главенству папы и общей латинской культуре, терзался в мучениях, пытаясь понять, как людям следует проявлять силу и власть Божью в мире; спорили даже о том, что значит быть человеком – и при этом обрекали на страшные муки и душу, и тело. Питер Мэтсон, историк, изучавший немецкую Реформацию, сравнивает это воздействие с методом, который применял в своих пьесах Бертольт Брехт. Последний говорил об «очуждении» (Verfremdung), делавшем нечто привычное совершенно незнакомым – творец обращался к нему, желая шокировать публику, пришедшую в театр, и завладеть вниманием зрителей, следивших за ходом драмы. Реформаторы, внезапно узревшие в папе римском посредника дьявола, а в чуде Мессы – злейший миг их земной жизни, скорее всего, прекрасно бы поняли, что пытался сказать Брехт [4].
К западу от стран, где господствует православное христианство (греческое, русское и восточное), Европа по-прежнему разделена между католиками и протестантами, и поэтому в ней так много мировоззрений, притязаний и жизненных привычек, из-за которых оставшиеся земли протестантской Пруссии очень отличаются от расположенной совсем рядом католической Польши, а протестантские Нидерланды – от католической Бельгии. Иногда протестанты и католики, живущие по соседству, лелеют давние обиды, как в Северной Ирландии. Протестантские общины, по разным причинам порвавшие с Римом, отсекли себя и от многих путей, по которым могли бы прийти к Богу – ведь им казалось, что и сами эти пути осквернены римским развратом и пороком. И в каком-то смысле конфликты, рожденные Реформацией, действительно подавили разнообразие, не позволив ему проявиться. Рим уже не мог ничего выбирать после Тридентского Собора, да и сами протестанты, если удавалось получить разрешение князей и магистратов, безжалостно искореняли тех, кто избирал иные версии новой веры; было и множество радикальных альтернатив, решительно ими отвергнутых. В этом свете различие между католической и протестантской Европой становится еще ярче – из-за противоборства тех жизненных укладов, к возникновению которых привел этот «отсев». За минувший XX век мы стали свидетелями того, как европейцы, охладевая к религии, не раз отрекались от прежних обычаев, и поэтому еще важнее объяснить, отчего Европа все так же разнообразна. Общее латинское наследие католиков и протестантов, не связанное с их спорами в XVI веке – это краеугольный камень европейской идентичности… но его уже поделили.
Впрочем, и разделение Европы, и ее изначальное наследие – в точности как и раньше – определяют ее влияние на современный мир, и история Реформации XVI века актуальна не только для маленького европейского континента. Пока единая культура латинской христианской Европы доживала последние дни, европейцы укрепляли свою власть в обеих Америках и на побережье Азии и Африки – и воссоздавали в новых землях свои религиозные разногласия. Поскольку две великие державы, ставшие в этом предприятии первопроходцами, остались верны папе римскому, начало рассказа о религиозной экспансии Европы в большей мере связано с католиками, а не с протестантами, и есть только одно исключение – но оно огромно. В США в основу изначальной идентичности лег протестантизм, восходящий к Англии и Шотландии, и при этом в нем, несмотря на все его разнообразие, произошел новый синтез. Протестантские религиозные обычаи, проистекающие из XVI века – это пламя, которое непрестанно питает американскую жизнь. Так Реформация, особенно в ее английской протестантской версии, создала идеологию, господствующую в единственной на сей день мировой сверхдержаве, а образы мышления, характерные для Реформации и Контрреформации, все так же ярко (и тревожно) проявляются и в американской культуре, и в африканском и азиатском христианстве, играя в них главную роль, даже когда на своей европейской родине они во многом стали частью истории.
Этой книги не хватит, чтобы описать, как именно преображалась в новых условиях европейская религия. Но у нее иная цель: она призвана поведать читателям о разных источниках смешения религий, столь характерного для современной эпохи, а также о том, как Западная Европа начала экспортировать на другие континенты свои пути поклонения Богу. Уже сейчас стоит сказать, что наше повествование, по возможности, будет подобно плетению узора из множества нитей, ведь именно так те события, о которых мы поведем речь, и воспринимались их свидетелями. Кроме того, так мы не рискуем превратить историю Реформации в рассказ о небольшой группе важных деятелей – прежде всего это Лютер, Цвингли, Кальвин, Лойола, Кранмер, Генрих VIII и несколько римских пап. Они – лишь часть истории, в которой скрыты и волнения народов, подобные биению сердца, и размеренная жизнь простых людей, и интересы землевладельческих элит, и политика, и борьба династий… Конечно, это вовсе не значит, что богословы Реформации не важны или ими следует пренебречь. Кстати, исследования Латинской Церкви до эпохи потрясений позволили, помимо прочего, сделать вывод о том, что она вовсе не была настолько развращенной и бесполезной, какой представала в протестантских трактатах, и что духовные потребности людей, живших в позднем Средневековье, она вполне утоляла.
Эта восстановленная перспектива призвана лишь подчеркнуть важность идей, выдвинутых реформаторами на первый план. Церковь, на которую они нападали, не находилась на пороге смерти, не была легкой мишенью и не требовала срочных перемен, – но все же их весть захватила столь многих, что им удалось справиться с мощью церковных структур, несмотря на все достижения последних. Идеи имели огромное значение: они обладали своей независимой властью, они могли разрушать, порой они оказывались губительными и едкими, точно коррозия. Источником самых агрессивных идей неизбежно становилась Библия – сила взрывоопасная и непредсказуемая в любую эпоху. Тем, кто хочет осмыслить эти запутанные события, не помешает ознакомиться со Священным Писанием или по крайней мере иметь хоть какое-то представление о том, как устроены Ветхий и Новый Заветы. Также хорошо бы прочесть ключевые утверждения христианства, приведенные в конце этой книги: два Символа веры, десять заповедей в двух существенно разных компоновках и молитву «Отче наш» – это минимальный «арсенал» тех, кого увлекла Реформация.