Реформатор
Шрифт:
Без человечков нельзя было обойтись возле лесов, которые они деятельно вырубали, грузили на платформы, да и отправляли в другие страны; вдоль тянущихся в-, по-, над землей стальных гусениц нефте- и газопроводов, которые они обслуживали; а еще кое-где на юге страны, где щедро плодоносила земля, а реки и озера изобиловали рыбой. На всех иных фрагментах белой от снега и льда России существование человечков представлялось исключительно затратным и (опять-таки с экономической точки зрения) излишним.
Смотреть на макет надлежало сверху сквозь специальный оптико-виртуальный компьютерный купол, который по принципу
Происходящее на макете каким-то образом одновременно разворачивалось (в образах) в сознании, как если бы в сознание, как в компьютер вставлялся CD. Картина, таким образом, представала более натуральной, законченной (очищенной от второстепенных, смазывающих восприятие деталей), чем в действительности.
Похоже, Савва был прав насчет возвращения эпохи древних жрецов и новых (древних?) законов. Древние жрецы, если верить историкам, отменно владели невозможным искусством конструирования реальности, превращения (живых) людей в строительный материал для скрытых, иногда (как волшебная фотография) проявляющихся через века, замыслов.
Сознание растворялось в макете, как (в эпоху жрецов) в лицезрении оживающего изваяния Гора, зеленых лучей из глаз Анубиса, становилось неотъемлемой его (пассивной, а то и действующей) частью.
Во всяком случае, Никита (как если бы сам был Россией) ощутил скорбный трепет пустеющих недр, иссечение подземных жил, ядерную (захороненные со всего мира отходы) мерзость запустения, безлесную лишайную голь, отравленную пустоту текущих вод, бактериальное шевеление в скотомогильниках, бесприютность пронизываемых ветрами пространств. И еще почему-то явственно расслышал победительный вой, а потом увидел… волков.
Они атаковали большие и малые населенные пункты, огромные серые волки с широкими лбами мыслителей. Как корм «Whiskas» из консервных банок, извлекали застигнутых врасплох людишек из телефонных (где они сохранились) будок. Влетали шерстяными оскалившимися стрелами в распивочные (эти сохранились и приумножились повсеместно) заведения, грызли пьяниц, как свирепые, ненавидящие алкоголь ангелы. Гонялись по заснеженным шоссе за одинокими машинами, обкладывая их, как быструю железную скотину, рвали, не страшась быть намотанными мохнатыми тряпками на диски, покрышки, бесстрашно таранили лобовые стекла, пробиваясь к теплому человеческому горлу, как к уклоняющемуся стакану с кровью.
Причем здесь волки, помнится, изумился Никита.
Савва объяснил, что волки являются воплощением не только конкретного (самих себя), но еще и обобщенного — глобализм, коррупция, криминал, нищета, безработица, религиозный фундаментализм, региональный сепаратизм, экстремизм, терроризм и так далее — зла, терзающего Россию.
Похоже, в непонятном фонде с обязывающим названием занимались не серьезными научными изысканиями, а играли в нелепые (но дорогостоящие) игрушки, вроде светящихся, самораскрашивающихся географических карт, живых (их, правда, Никита увидел несколько
Савва на полном серьезе утверждал, что при желании Никита может с помощью виртуального компьютерного купола отыскать внутри макета самого себя, спешащего на занятия, или сочиняющего очередную статью для «Провидца», убедиться имеет ли его жизнь смысл и перспективу.
Никите было не отделаться от мысли, что Савва вместе с неизвестно кем оплачиваемым фондом «Национальная идея» издевается над здравым смыслом, Россией, миром и Господом Богом. Он попытался незаметно сунуть в карман маленького человечка, но руку больно кольнуло током. Никита понял, что создатели макета все предусмотрели. Он подумал, что в следующий раз попробует еще раз, но уже в длинной резиновой перчатке, какие используют мастера канализационных дел.
…Никогда за всю свою историю Россия не жила столь (во всех смыслах) неряшливо, суетливо, лихорадочно, пьяно; идейно, территориально, экономически неопределенно; в одновременной готовности к возрождению и к концу; как в первое десятилетие нового века (тысячелетия).
Почему-то народ ждал окончательного решения — возрождение или конец? — от власти. Сам же был готов с радостью принять любой выбор. Странная готовность идти сразу в обе стороны, как, впрочем, и никуда не идти, стоять (гнить) на месте, бесконечно раздвигала (расслабляла) границы бытия.
Никто не заботился о сохранении (собственного и нации) физического и нравственного здоровья. Жизнь людей, а, следовательно, и страны была легкой, необязательной, скоротечной и загадочной, как улыбки тогдашних руководителей.
Они улыбались, когда досужие журналисты спрашивали их про чудовищные аварии и катастрофы на земле, в небесах и на море, про немотивированные отключения посреди зимы света и тепла в северных областях, про падение курса рубля, банкротство Сберегательного банка, Пенсионного фонда, из-за чего практически все население страны в очередной раз погружалось (как подводная лодка без надежды на всплытие) в нищету, как будто знали что-то такое, чего народ по глупости своей знать не мог.
Вот только делиться этим своим знанием с народом они не хотели, как не хотели в свое время делиться им древние жрецы.
Новые законы, таким образом, утверждались сами, явочным порядком.
Ученый, не говоря об учителе, враче, офицере получал в ту пору меньше дворника или грузчика. В плане зарплат в России был установлен самый настоящий пролетарский социализм, а также интернационализм. В то же время некие неизвестно откуда появившиеся люди с испуганно-наглыми лицами и бегающими глазами владели достоянием страны — ее фабриками, заводами, научными лабораториями, трубопроводами и недрами и, соответственно, получали (если это слово здесь уместно) в миллионы раз больше дворников или грузчиков. А это был даже не дикий капитализм, (таинственные люди не заботились о развитии производства на захваченной собственности, конкурентов же попросту убивали), а пост-капитализм и социализм одновременно — посткапсоц, как назвал его в одной из своих статей Никита.