Регент
Шрифт:
Однако этот случай, после которого Филипп с трудом оправился, показал, что необходимо иметь сильное правительство.
Одним росчерком пера 24 сентября регент упраздняет полисинод, увольняет двадцать шесть министров и возрождает институт Государственных секретарей. Только один человек, вкрадчивый аббат Сен-Пьер, осмеливается поднять голос в защиту столь дорогой Фенелону системы и получает такой выговор, что его коллеги изгоняют аббата из Академии.
Д’Аржансон остается хранителем печати и получает финансовое ведомство, военными вопросами занимается теперь Леблан,
Торси и Дюбуа оспаривают наследство д’Юкселя — ведомство иностранных дел. Герцог Орлеанский колеблется, несколько смущенный настойчивостью, с которой король Англии поддерживает аббата. Однако, не имея возможности поступить иначе, он выбирает Дюбуа: ведь все усилия последних месяцев пошли бы насмарку, не сохрани он подле себя того, кому был обязан союзом с Англией. Но проявляя предусмотрительность, он уравновешивает могущество аббата.
Оставаясь суперинтендантом почты, Торси получает должность тайного советника и навязывает Дюбуа свое ежедневное присутствие, когда тот приходит работать с его высочеством. Так регент, настойчиво насаждавший новое, не терял связи с традицией.
Эдип-победитель
(сентябрь — декабрь 1718)
В своем роскошном кабинете в Пале-Рояль, по соседству с апартаментами его высочества, аббат Дюбуа предавался грустным размышлениям. С тех пор, как он занял это место, он самоотверженно трудился, диктуя, записывая, давая аудиенции с пяти часов утра до восьми часов вечера, стараясь собрать все нити французской политики, но его шестьдесят два года и старческие недуги оказывались неодолимой преградой для достижения этой цели.
Когда у него слишком болела голова, когда он изнемогал под бременем забот, он вспоминал болезненного Ришелье, трудившегося бок о бок с болезненным Людовиком XIII. Ришелье… Тот, по крайней мере, был кардиналом, что позволяло человеку, происходившему из низкой среды, пренебрегать и неблагодарностью, и ненавистью.
Ах, как бы переменился невзрачный аббат, как бы он презирал дерзость своих противников и тиранию своих покровителей, если бы был облачен в кардинальский пурпур!
Дюбуа писал Стенхоупу: «Я обязан Вам даже местом, которое я занимаю и где я пытаюсь быть Вам полезен, другими словами, служить интересам его британского величества, которые для меня всегда святы».
Если быть точным, то Дюбуа стремился разрушить планы его британского величества, который втравил его в эту битву. Аббат сам наметил срок ультиматума 228 и теперь с ужасом видел, как тот приближается, тогда как ни морально, ни экономически Франция не была готова к разрыву с Испанией. И если банк Лоу процветал, то общественные финансы, находившиеся в руках д’Аржансона, были в плачевном состоянии. Как снарядить армию, если дефицит годового баланса составлял двадцать пять миллионов? И главное, как убедить людей, что эта война, развязанная из-за безумия Филиппа V, не является ни предательством, ни братоубийственной бойней?
Лакей докладывает, что пришел какой-то дворянин, умоляющий министра об аудиенции.
Дворянин был
И скептический Дюбуа вознес хвалу небу. В тот момент, когда он не смел надеяться — заговор, преступление, попытка развязать гражданскую войну.
Скрупулезно проинструктированный Бюва отправился в испанское посольство, предварительно сняв копию с депеши, которая осталась в папке министра. Что же до Дюбуа, он не сказал никому ни слова о своем открытии: он хотел подстеречь заговорщиков, дождаться, пока те полностью окажутся в его власти.
В Париже только и разговору было, что о пьесе «Эдип», написанной в Бастилии юным Вольтером. «Эдип» — заглавие наводило на мысль о кровосмешении — шла речь о короле Фив или о регенте?
Как торжествовала герцогиня Менская! Разделаться с противником при помощи трагедии! Прилюдно облитого грязью герцога Орлеанского будут преследовать и обличать по всей стране! И уж после этого Филипп V не замедлит появиться.
Как только начинаются репетиции, вокруг театра формируется подобие Фронды в миниатюре. Регенту ничего не стоило запретить спектакль, но он выжидает, позволяет дерзкому Вольтеру посвятить свое произведение герцогине Орлеанской и объявляет, что будет присутствовать на первом представлении.
Мадам опасалась покушения. «Невозможно вообразить, — писала она, — какое количество врагов принесло регентство моему сыну, но он ничего не боится. Он говорит, что с ним ничего не может случиться, что не было бы в воле Божьей. Поэтому его ничто не страшит».
Блестящая нарядная толпа заполнила здание театра. Здесь была вся оппозиция. Сверкали бриллианты, мелькали вееры, звучали комплименты.
Скандал начался еще до того, как раздвинулся занавес. На афише у входа кто-то дерзко зачеркнул имя Эдипа и написал «Филипп». Кроме того, роль Йокасты исполняла бывшая любовница герцога Орлеанского, Шарлотта Десмар.
Когда их высочества показались в ложе, все головы повернулись к ним. Как всегда любезный, улыбающийся и беззаботный, регент оглядел присутствующих своим добродушным близоруким взглядом.
И вот на сцене появился Эдип. Его парик, его грим, походка, полуприкрытый глаз — все напоминало регента. Филипп смеялся; герцогиня де Бёрри, чуть жива, обмахивалась веером.
Когда отзвучала последняя реплика, герцог Орлеанский позвал автора, поздравил его с успехом и пожаловал пенсион в десять тысяч ливров. Вольтер, как и Филипп, всегда сохранявший хладнокровие, ответил, намекая на свое недавнее пребывание в Бастилии: «Я признателен вашему высочеству, что вы продолжаете заботиться о моем пропитании, но умоляю не взваливать более на себя забот о моем жилище».