Регина
Шрифт:
Герцог Анжуйский переменился в лице:
— Это шантаж?
— Господь с вами! Разве пристало мне, герцогине де Монпасье, заниматься таким низким промыслом! Я всего лишь ставлю вас в известность, что если вы мне не поможете, то я буду вынуждена использовать последнее средство.
— Хорошо, — проскрипел зубами герцог, — я помогу вам на этот раз. Но только при условии, что вы отдадите мне те злосчастные письма.
— О, я даже не знаю, — Екатерина-Мария изобразила сокрушённое лицо, — графиня де Ренель так хранила их. Они дороги ей как память о вас, герцог. Не знаю, сможет ли она расстаться с ними.
— Довольно
— На какое именно?
— А это уж будет зависеть от её сговорчивости и вашей скромности, — Франсуа свернул с дороги, давая понять, что разговор окончен.
— Будем и дальше надеяться, что счастливая звезда Регины не упадёт мне на голову, — пробормотала вполголоса Катрин и направилась в противоположную сторону.
Той же ночью со двора дома герцогини де Монпасье чёрной тенью вылетел всадник с развевающимся за плечами длинным плащом. Он стремительно пронёсся по неосвещённым улицам, затоптав в переулке припозднившегося подмастерья, не торгуясь заплатил ночной страже, чтобы открыли ворота, и растворился в чернильной темноте дороги. Гонец был тайным исполнителем особых поручений герцогини. Его имя не знал даже кардинал Лотарингский, зато сама Екатерина-Мария очень хорошо знала, что этот человек выпутается из любой передряги и любой ценой выполнит поручение. Плату за свою работу он брал весьма высокую, такую, что была не всем по карману, но зато ему можно было безоговорочно доверять. Так что письма герцога в Блуа вёз именно он, потому что ни одна живая душа не должна была знать не то что о содержимом этих бесценных листков, но даже об их существовании вообще.
Екатерина-Мария сделала всё, что было в её силах, чтобы спасти подругу.
Шарль Майенн в это время уже мчался в Бордо к своему другу и сопернику.
Филипп ещё спал, когда Майенн постучал в двери его дома. Открывший ему слуга сообщил, что господин граф ещё спят, будить не велено и не угодно ли господину что передать? Майенн смерил слугу взглядом с высоты своего роста и с вежливой улыбкой произнёс "Разбуди немедленно!" таким тоном, что толстенький коротконогий лакей стрелой взлетел вверх по лестнице на второй этаж, где располагались комнаты графа.
Филипп спустился через четверть часа, явно невыспавшийся, с помятым лицом и воспалёнными глазами, но как всегда изысканно одетый, гладко выбритый и благоухающий модными духами. По спокойной умиротворённой улыбке, скользившей на его тонких губах, можно было смело предположить, что о бегстве невесты он не знал. Если Майенн дождался в гостиной, а не бросился вышибать дверь в его комнату, значит, ничего страшного не случилось. Скорее всего, у Гизов возникла очередная великая идея, в которую они постараются впутать по возможности большее количество людей. И Филипп уже приготовился выразить бурный протест против своего, а заодно и Регининого, участия в новой авантюре, как Шарль выпалил единым духом, словно боялся, что потом может не хватить смелости:
— Регина уехала из Парижа с Бюсси. Сегодня рано утром.
Филипп дёрнул головой, словно его наотмашь,
— Ты знал? — тихо спросил Майенн друга.
— Догадывался, — так же тихо, в тон ответил Филипп.
Медленно спустился с лестницы и сел в соседнее кресло, запрокинув голову и старательно пряча подозрительно блеснувшие глаза.
— Пока об этом знаем только мы с тобой и Катрин, — Майенн не стал ходить вокруг да около.
Филипп был не из тех людей, с кем следовало разговаривать обиняками. Ему сейчас было больно, но как не осторожничай, а задевать кровоточащую рану придётся ещё не раз. Лучше было договориться обо всём сейчас, пока сердце не начало останавливаться, а голова разрываться от боли и диких мыслей. "Начнёшь думать — сойдёшь с ума, будешь действовать — спасёшься", — любила говорить в таких ситуациях его мудрая сестрица, и Шарль в который раз воспользовался её советом.
— Если мы промедлим, об этом узнает весь Париж. Регина погибнет. Канцлер и королева-мать сделают всё, чтобы их с Бюсси казнили на Монфоконе.
Филипп повернул в его сторону измученное лицо, с печальной улыбкой вдруг сказал:
— Знаешь, я вчера всю ночь не спал. Проверял счета и хозяйственные книги своих имений. Боялся, что управляющие разворовали семейную казну и я не смогу обеспечить молодой жене ту роскошь, к которой она привыкла. Ломал голову, где лучше венчаться и кого пригласить на торжественную церемонию. Несколько дней прошло, как я похоронил Анну, а тут уже надо думать о предстоящей свадьбе. Хотел сегодня отоспаться до полудня, а потом ехать в Париж. К ней. Чтобы снова увидеть её лицо, коснуться её руки. А теперь ты говоришь, что ничего уже не нужно. Ничего не будет. Она опять решила всё без меня.
— Ты ненавидишь их? — спросил Майенн, даже не сомневаясь в ответе Филиппа.
— Регину я не смогу возненавидеть, даже если она совершит все мыслимые и немыслимые преступления, запятнает своё имя и сравнится в безнадёжности своего падения с последней шлюхой из Летучего эскадрона. Я прощу ей всё, как простил убийство Анны. Ты молчишь и даже не изображаешь удивления? Значит, я не ошибся: в смерти Анны замешаны вы все. Очередной каприз Регины ты выполнил, не задумываясь. Убийство невинной женщины и покупка бриллиантового ожерелья — между ними нет разницы, если и то, и другое становится прихотью возлюбленной. Я не осуждаю тебя, Шарль. Я, наверное, поступил бы так же, если бы Она попросила. Что до Бюсси — его я ненавижу. Потому что никогда никому не завидовал, а ему — завидую по-чёрному. И если бы я не знал, что Регина не переживёт его дольше, чем на два вздоха, я давно бы убил его. Ещё тогда, когда он хотел вызвать меня на дуэль в таверне.
Шарль не смог сдержать усмешки:
— Ты не первый, кто готов пожертвовать жизнью Бюсси ради счастья Регины. Моя сестрица не так давно назвала его разменной монетой в большой игре. Нам с тобой и то она отводит определённую роль. Прикрытие для них с Региной и грубая физическая сила в крайнем случае. А вот Бюсси, как оказалось, всем только мешает. Слишком непредсказуем, чтобы с ним можно было договориться. Слишком дерзок и самонадеян, чтобы играть по чужим правилам. И слишком крепко связывает руки Регине, а значит, и нам всем. Господи ты боже мой!