Reincarnation банк

Вилько Надежда

За сумкой, которую Таня забыла на воротах, пришлось вернуться с полдороги. Очевидно, от всей сумятицы пережитого за последние полчаса она плохо соображала. «О чем они говорили?» Антонио Альберти сказал: «У Вас красивый акцент». И ей понравилось, что он не спросил, откуда она родом. Еще она вспомнила рассказанную ей кем-то историю о неудачном самоубийце, который прыгнул с какого-то этажа, но ничего не сломал, потому что был пьян, и подумала, что хорошо, что она выпила, а то Бог знает чем закончилось бы ее падение. Она чуть было не рассказала эту историю своим спутникам, но ее, к счастью, отвлекла мысль, что она, может быть, вовсе не лезла бы через ворота, если бы не была так пьяна.

Они не стали огибать здание, Антонио Альберти предупредил, что они пройдут через служебный вход.

«Служебный вход» оказался широкими двойными непроницаемого черного стекла дверьми. «Парадный должен быть, наверно, еще чернее и еще непроницаемее», – подумала Таня, первая входя в любезно распахнутую Альберти дверь. Кто-то изнутри распахнул перед ней вторую дверь, Таня шагнула на гладкий узорчатый ковер и сразу почувствовала себя неуютно в своем испачканном плаще с разорванным рукавом. Ее окружала музейная роскошь и музейная благоговейная тишина, но пахло не музеем, пахло, как в дорогом отеле. В нишах у стен и у прямоугольных колонн стояли матово блестящие черные фигурки с розовыми раковинами-светильниками на поднятых руках. Они отражались в зеркалах, и ей казалось, что со всех сторон на нее таинственно глядят удлиненные, как у древних египетских статуй, глаза. Зеркала повторяли отражения высоких ваз с синими и белыми ирисами, она поискала свое отражение, нашла его где-то далеко-далеко и беспокойно оглянулась, поскольку в этом отражении за ее спиной стоял кто-то незнакомый. Невысокий стройный человек в наглухо застегнутом темном костюме – очевидно, тот, который открыл внутренние двери, – явно ждал, пока она снимет плащ, чтобы принять его, он и руки уже приподнял.

«Еще не хватало остаться в джинсах и старом свитере», – с ужасом вспомнила Таня и сказала, поймав ободряющий взгляд Антонио Альберти:

– Нет, спасибо, я пока не буду снимать плащ.

Человек чуть отступил. – Как леди будет угодно.

«Тысяча и одна ночь», – отворачиваясь, подумала Таня.

– Это мои гости, – сказал Альберти, – они сейчас распишутся и я сам о них позабочусь.

Альберти куда-то повел их, причем Таня помнила, что ей все время казалось, будто Гердт чувствовал себя неловко, и она все время пыталась завязать с ним разговор. Она спрашивала его, на каких инструментах он играет, где он живет, можно ли попасть на его концерт. Музыкант отвечал с поспешной вежливостью, как будто был рад слышать каждый вопрос и рад ответить на него. Да, он играет в Чикагском симфоническом оркестре, ведущая скрипка… конечно, можно приехать и послушать, ему будет очень приятно. Но сам он не задал ни одного вопроса.

На переплете книги, которую ей протянул Альберти, стояла оттиснутая золотом монограмма «RSJ». Гадая, что бы это значило, Таня раскрыла книгу и записала свое имя и первый пришедший ей в голову адрес, числа она не помнила и времени не знала, их ей подсказал Альберти.

В лифте, не удовольствовавшись панелью с кнопками, на которых стояли буквы вместо цифр, она считала этажи по вспышкам света в овальных стеклах на дверцах, и насчитала их двадцать семь. Альберти сказал, что они проводят ее сейчас к Рози и что эта Рози посмотрит на ее ушибы. Пока они петляли по запутанным коридорам, Таня воображала себе эту Рози – рослую, улыбающуюся, в белоснежном переднике. У одной из дверей Альберти остановился и серьезно предупредил: – Не пытайтесь отсюда убежать; заблудитесь. – Он постучал, потом распахнул дверь и заглянул в комнату. – Ее здесь нет, – сказал он и обернулся к Тане: – Зайдите пожалуйста, Вам придется немного подождать.

Таня послушно переступила порог ярко освещенной комнаты. Рядом с огромной хрустальной люстрой с потолка свисала птичья клетка, на открытой дверце которой, нахохлившись, сидел небольшой белый попугай. Комната напомнила Тане шкатулку, где хранились когда-то ее детские драгоценности, – покрытые светлым шелком стены плавно переходили в овальный потолок, по его кромке шелк собирался мелкими складками и казался темнее. Две вазы с какими-то длинными ползучими растениями висели по обеим сторонам широкого темного секретера, на откинутой крышке которого стоял лакированный обрубок дерева с дуплом.

– Извините, что мы не заходим, – сказал Альберти. – Я надеюсь, Вы никуда не торопитесь

и примете мое приглашение пообедать с нами. – Он сделал паузу.

– Спасибо, – растерянно сказала Таня.

– К сожалению, до обеда мне придется покинуть Вас, но я сейчас найду Рози и она обо всем позаботится. Пожалуйста, не скучайте пока, – улыбнулся он.

Увидев, что дверь закрывается, Таня встревожилась.

– А что, если сюда придут до того, как Вы предупредите Рози, что я скажу тогда?

Альберти снова приоткрыл дверь:

– Не волнуйтесь, – весело сказал он, – вряд ли. – И с этими не очень утешительными словами закрыл дверь.

Она подошла к стоявшему посреди комнаты овальному, как потолок, столу, села в кресло и огляделась: по кремовым шелковым обоям тонким коричневым контуром шел рисунок птиц и деревьев. Такой же рисунок был на более темной обивке мебели: кресел, стульев, стоявших по стенам двух длинных диванов, – только здесь рисунок был закрашен. Таня долго с недоумением смотрела на цепь, висевшую на одной из веток лакированного обрубка: она была похожа на цепь от наручников, но заканчивалась маленьким кольцом с одной стороны и короткой перекладиной с другой. Окон в комнате не было. Откинувшись в кресле, Таня обнаружила, что люстра раздражающе ярко светит ей прямо в глаза. Поморщившись – спина ныла все сильнее, – она встала, нашла выключатель и приглушила свет. Теперь хрустальные шарики золотисто поблескивали, и в прищуренных глазах расплывались тонкими радужными полосками – это было красиво. «Как это я умудрилась так напиться?» – Сейчас, когда она расслабилась, у нее кружилась голова и немного тошнило. – «Лабиринты, ловушки, подъемные мосты, какая прелесть… молодец Петр», – думала она, закрывая глаза.

Таня проснулась и некоторое время не могла сообразить, где она находится. Ныла спина, болела рука, голова была тяжелой, и тревога навалилась на нее раньше, чем она вспомнила, где она и как сюда попала. Вспомнив, она сразу успокоилась. В комнате, казалось, было темнее, чем когда она засыпала; она подняла глаза и поняла, что люстра погасла и что хрустальные шарики не светятся сами, а только отражают тусклый свет, горящий где-то за ее спиной. Спина ныла так сильно, что она не нашла в себе сил повернуться и, не шевелясь, продолжала осматривать доступную ей часть комнаты. Цепь по-прежнему висела на обрубке дерева, а выше, на самом верху секретера, она увидела дремавшее в роскошном полумраке серое ушастое существо.

– Кис-кис-кис… – позвала она и подалась вперед, отчего невольно довольно громко застонала.

Предполагаемая кошка стремительно раскрыла совершенно круглые, близко посаженные, горевшие янтарным светом глаза и… с шумом расправила огромные, как показалось перепуганной Тане, крылья.

– Никогда не надо дразнить птиц, – услышала она недовольный старческий голос за своей спиной.

– Иди сюда золотко, иди сюда, моя ласточка! – последнее относилось, разумеется, не к ней, а к филину, продолжавшему беспокойно хлопать крыльями. Таня обернулась и, забыв о ноющей пояснице, с изумлением переводила взгляд с птицы на старую ведьму, шествовавшую мимо ее кресла к секретеру. На ведьме было очень приличное черное платье и шествовала она на высоких каблуках. Седые волосы, гладко причесанные и уложенные на затылке косой, и крупная белая жемчужина в серьге подчеркивали смуглый оттенок кожи на обращенной к Тане худой щеке, профиль был птичий: отвесная линия носа, лба и тощего второго подбородка делали его очень похожим на профиль Бастильды в иллюстрациях к старому изданию «Волшебника страны Оз».

Ведьма подошла к секретеру, вытащила из лакированного дупла длинную светлую перчатку и натянула ее на левую руку.

– Ну иди сюда, моя птичка, иди сюда… надо посидеть в дупле. – Филин забавно склонил голову и некоторое время, не мигая, смотрел на протянутую к нему руку, потом слетел вниз и уселся на ней, пристраиваясь и складывая крылья. Старуха сняла с дерева цепь и ловко окольцевала птичью голень.

– Видишь, у меня тут гостья… ты, мое золотко, пугаешься, – продолжала приговаривать старуха, сажая филина в дупло. Птица немного помедлила, перебирая лапами на небольшом карнизе, и неуклюже влезла внутрь деревянного обрубка.