Река Джима
Шрифт:
М'eарана принялась открывать защелки на дверях.
— О да. Прибытие покупателей у нас оказия для фестиваля. Гатмандерский фестиваль дикарских искусств. Хотя, что касается меня, это оказия для честности. — Он заговорил тише: — Некоторые мастера — сами гаты. Как вам известно, бедный Гатмандер у черта на рогах. «На самом пределе небес», как гласит наш гимн. И…
М'eарана резко повернулась:
— Что это?
Чэн-боб в замешательстве моргнул.
— Наш… гимн?
— Да. Как он звучит?
— Как-то так… — Он фальшиво пропел:
— На— На пределе! — воскликнула арфистка. — На пределе! Вот что имела в виду мать. Вот куда она отправилась! — Затем, уже тише, прошептала: — Вот куда она отправилась.
Донован ощутил тепло радости, которого уже давно не чувствовал, но Фудир перехватил контроль над языком.
— Ищейка! Ты знал! И ничего не сказал?
Его тирада напугала экспортера, и он торопливо отступил назад. Теодорк тоже забеспокоился, но Билли взял человека со шрамами за руку и сказал:
— Сахб отдыхать. Не время для брани-ругани.
Он повел его к низкому ящику в другом отсеке и заставил сесть. Человек со шрамами клокотал от ярости и унижения.
«Ты не можешь забрать всю славу себе», — сказал Педант Ищейке.
— О, закройте хлеборезки! — разозлился Фудир. — Вы, оба!
«Ищейка, ты считаешь себя умным, — проурчала Шелковистый Голос, — но ум без общения бесполезен».
«Не всякую загадку можно разгадать с помощью увещеваний и соблазнений, Шелковистый».
— А не всякая проблема — это загадка, — напомнил Донован.
— Забудьте об этом, — сказал Фудир. — Заметили, как она посмотрела на нас?
Стоявший у контейнера Теодорк Нагараян почесал голову.
— Что с боссом?
Арфистка наконец открыла двери.
— Не обращай внимания. Он отдохнет и придет в норму.
М'eарана шагнула в контейнер и тут же вышла обратно.
— И босс здесь я, — добавила она.
Теодорк оглянулся на Билли, который снова присоединился к ним.
— Она босс?
Слуга пожал плечами:
— Всегда быть.
В грузовом контейнере оказались стеллажи с рядами ящиков. Их М'eарана с компаньонами и принялись выдвигать и задвигать. Там были серьги и подвески, медальоны и броши, браслеты, пряжки и цепочки, украшения из витой проволоки. Где-то в половине из них угадывался стиль медальона М'eараны — яркие камни, вправленные в золото, серебро или алюминий, которые, по словам Чэн-боба, жители Энь-руна называли «стояночными камнями». Как он выразился, лучших «стояночников» не сыскать во всем Спиральном Рукаве.
М'eарана не знала, что ожидала найти. В более глубоких ящиках хранились чаши и кружки, вазы и черепки. Предметы искусства были красивыми, варварскими, неотразимыми. Но они не указывали путь к матери. Что такого ее мать увидела в украшениях с Эньруна, что отправилась в Глушь?
— Какие из эньрунских лотов привезены около двух метрических лет назад?
М'eарана изумленно оглянулась, чтобы
— Может, украшения, что видела твоя мать, давно исчезли.
Чэн-боб задумчиво постучал ногтем по переднему зубу, затем включил голосовую связь.
— Кола! Та старая деревянная резьба улетела с Донозаем Мпехле в последний фестиваль искусств? Нет? За нее было заплачено? Платеж отменен? Ага! — Он отключился. — В камерах для нестандартных размеров есть деревянный горельеф. Как кажется всем, это оказия для восхищения, но, если уж на то пошло, и оказия для покупки. А может, и оказия для дров.
Деревянная резьба находилась в последней камере в ряду, где сберегались крупные предметы, и, откинув полог, M'eaрана сразу же поняла, почему ее не продали, но и не выбросили. Она выглядела слишком красивой, чтобы ее уничтожить, но слишком уродливой, чтобы выставлять на всеобщее обозрение.
Горельеф был из светлого красно-оранжевого дерева, которое Чэн-боб назвал «кровавым кленом», и походил на фрагмент алтаря какого-то культа из Глуши. Он казался слишком большим и безвкусным для большинства домов. Он нарушил бы безмятежность Узла Павлина или домашнюю упорядоченность Танцующей Дамы. Горельеф выглядел недостаточно сложным для Верховной Тары и несерьезным для Ди Больда. Любой торговец предметами искусства при первом взгляде возжелал бы его, а при втором понял бы, что не сможет его перепродать.
Вырезанные фигуры, скорее всего, символизировали дриад, будто бы всегда обитавших в дереве. Многие бежали от точки в самом центре перспективы. Разные размеры придавали заполненной людьми картине иллюзию объемности. Меньшие фигурки бежали в лес, более крупные — наружу. Некоторые держались за панель лишь одной ногой, так что казалось, будто они вот-вот выскочат совсем.
Не все фигуры бежали. Некоторые с поднятыми руками плясали вокруг фокальной точки. Бегущие и танцующие люди были раскрашены в яркие красные, синие и желтые цвета. Черным лаком обозначалось ночное небо, на котором сверкала единственная белая звезда. От звезды к фокальной точке ветвилась красная молния, охватывая фигурку девушки, стоявшей с протянутыми руками и запрокинутой головой, словно она глядела на звезду. Голова, руки, ноги и грудь выступали из красного основания желтым цветом. Остальная часть ее тела угадывалась лишь в языках пылающего неистовства. Там были красные мазки — г- на рту, на сосках, и даже на кончиках пальцев рук и ног.
Настоящее произведение искусства! Только ценитель приобрел бы подобное творение. Только обыватель решился бы показать его людям.
В основании плиты вились изящные резные буквы.
М'eарана достала медальон и протянула его к резьбе.
Украшение абстрактно отображало ту же сцену. Черная керамика была ночным небом, бриллиант — звездой, а рубиновый росчерк — молнией. Он был надломлен, вспомнила арфистка. Возможно, когда-то там был коричнево-зеленый сегмент, означавший землю, а может быть, стояночник хотел изобразить тревогу, расколов окружность. Повернув украшение другой стороной, она сравнила надпись.