Река и жизнь

Если вы обратили внимание, в этом томе мы впервые поместили фотографию Василия Михайловича Пескова в кепке. До этого были и шляпа, и берет, но вот именно таким — в неизменной кепке — он запомнился всем, кто его знал или видел в передаче «В мире животных», которую он вел довольно долго.

Без кепки даже в редакции его видели немногие, и невозможно удержаться от того, чтобы не привести сегодня вместо предисловия забавный рассказ самого Василия Михайловича об этой его «визитной карточке»:

«Василий Михайлович, много лет и на телевидении, и встречаясь, вижу вас в кепке. Неужели одну так бережно носите?»

Скажу

всю правду — не одну! Носил я в молодости шляпу. Хорошая штука. Но каково в ней снимать, то приседая, то даже ложась на живот! Стал носить более удобный берет, но больно претенциозная это покрышка для лысины. Купив кепку, я почувствовал: это — что нужно! Привык к кепке и даже испытываю растерянность, если на голове ее нет. Друг шутит: «Люди, наверное, думают, что и в бане ее не снимаешь…»

Шил эти кепки в Москве какой-то старик-еврей. Купить их можно было везде. А когда Гайдар стал крутить штурвал экономики, я понял: надо солью, спичками и кепками запасаться. Купил сразу десяток и стал носить бережней. Но все равно с кепками постоянно что-то случалось. Одна на теплоходе, когда плыли по Волге, упала за борт.

А в Алма-Ате случились просто мистические истории. Снимали в зоопарке сюжет для передачи «В мире животных». По ходу дела кормил я стоявшего в загородке слона арбузами. Дотягивался он через ограду с шипами до меня хоботом и брал арбуз. Швырнув его в рот, тянулся за другим. Кинокамера все это снимала. Ну и, как всегда, оператор кричал: «Еще один дубль!» Пока бегали за арбузами, мы стояли, болтали о том, о сем, и вижу вдруг, в мою сторону что-то из загородки метнулось. Я резво присел. Это был хобот. Слон успел сдернуть с головы моей кепку и тут же с аппетитом, под хохот нашей команды, пожевав ее, проглотил. Когда все закончили, я зашел к директору зоопарка и весело ему рассказал о всем, что случилось. Директор, к моему удивлению, не только не засмеялся, но побледнел: «Какая кепка, Василий Михайлович! Слон пытался схватить вас за шею. Разве не предупредили, что у него воспаление корня одного из бивней, и он, страдая от боли, страшно раздражителен. Затащив в загон, он бы мокрое место от вас оставил…» Этот случай, как видно, не первый, заставил слона пристрелить.

И еще одна история в той же Алма-Ате. Гостил я у замечательного человека, писателя-натуралиста Максима Дмитриевича Зверева. После обеда собрался в аэропорт. Надеваю на веранде куртку, беру сумку с фотографической техникой.

А где же кепка? Туда-сюда — нет кепки. Вышли в огороженный садик. Калитка закрыта — никто не входил, да и кому нужна кепка? Хозяева в смущении-недоумении, а я гляжу на как-то виновато стоящую овчарку и говорю: «Кепку могла припрятать собака…»Хозяева пожимают плечами — ничего подобного за овчаркой не значится. Однако начинаем искать и в самом углу садика, у забора, находим засыпанную сухими листьями мою красавицу. Собаке, видно, понравился запах кепки — пот, всякие лесные травы. Кепка для нее — все равно что пластинка для нас с дорогой музыкой. Другие, менее экзотические случаи убыли головных уборов неинтересны. Такому разгильдяю, как я, например, ничего не стоит наполнить кепку лесными грушами или орехами. Да мало ли для чего послужить может кепка!

Истощился стратегический мой запасец. Донашиваю предпоследнюю. А купить негде. Кепок — навалом! Но все бусурманские, какие-то узкие, с кнопочкой наверху- сплошное пижонство! А для моей деревенской физиономии нужен не то чтобы грузинский «аэродром», но все же что-то привычное. Позвонил в мастерскую: «На заказ шьете?

Только чтоб из «букле»…» Нету, отвечают, сейчас «букле». Забегаю иногда в магазин — и тут «букле» нету. Нету чертова этого «букле», перестали ткать, что ли? Живу под угрозой остаться без кепки».

Это забавное эссе было написано Песковым в 2003 году. Не остался Василий Михайлович без кепки. Когда он ушел от нас, дома вместе со старыми ношеными кепками осталась одна ни разу не надетая. Из букле. И вот это фото кепки с орехами — из архива Василия Михайловича.

Андрей

Дятлов,

заместитель главного редактора «Комсомольской правды».

(Окно в природу)

Gолностью надо бы написать: Жан-Анри-Казимир Фабр. Но в этом нет надобности. Большое признание упраздняет титулы, родословную, даже имя. Фабр, Менделеев, Эйнштейн… Всем сразу ясно. Кто и что стоит за единственным словом.

У Фабра титулов не было, родословная не прослежена далее деда. Он сын крестьянина. Фамилия Фабр значит — кузнец. Фамилия эта едва ли не самая распространенная в мире. В России — это Кузнецов, на Украине и в Польше — Коваль, в Англии и Америке — Смит. Фабр — француз из Прованса. Родился он 21 декабря 1823 года, то есть 150 лет назад.

И эти заметки — знак памяти необычно и плодотворно прожитой жизни.

Большое признание к Фабру пришло с большим опозданием. 19 февраля 1910 года «Фигаро» словами знаменитого Метерлинка упрекнула французов: «Люди почти не знают имени Жана-Анри Фабра, одного из самых глубоких и самых изобретательных ученых. И в то же время одного из самых чистых писателей и, могу добавить, одного из лучших поэтов недавно истекшего столетия…» Взволнованное слово достигло сердец. Статью Метерлинка перепечатали газеты, и французам сделалось стыдно. В забытый миром и богом домишко устремились газетчики, именитая знать, почитатели и издатели, делегации и зеваки. Художники желали писать портреты ученого, операторы фирмы «Патэ» снимали сенсационный фильм. Поэты, фотографы, скульпторы и туристы роем жужжали в стоящем на пустыре доме. Прибыл сюда даже сам президент Франции Раймон Пуанкаре.

Как все это принимал Фабр? Он хмурился, вытирал слезы.

— К чему это? Скрипки пришли слишком поздно…

В газеты он написал: «Дайте мне спокойно дожить последние дни…» Фабру было в этот момент 89 лет. Ему назначается пенсия. «Никто не хотел верить, что до того ее не было».

Умер Фабр осенью 1915 года. Среди посмертных похвал: «Просветитель, Ученый, Мыслитель, блестящий Поэт и Писатель» есть одна, сказанная о Фабре американцами и на американский лад: «чемпион самоучек мира», «человек, который сам себя создал». Таких людей известно немало. Среди них есть особенно близкие нам — Горький, Циолковский, Мичурин. Их путь к вершинам не лежал через двери университетов, и ничто другое — знатность фамилии, протекция, покровительство, деньги, счастливый случай — не направляло их путь.

Зерно таланта прорастало не на вспаханном поле, а под ногами идущих, среди булыжников жизни. И потому не только жатва свершенного, но и пройденный путь сам по себе является ценностью. Человеческий род гордится такими людьми.

Все было у Фабра: нищета крестьянской семьи, ранний уход из дома («ты вырос, сын, должен себя кормить»), череда случайных работ (пастух, продавец на базаре, грузчик, сборщик плодов, дорожный строитель) и профессия на всю жизнь, профессия, едва кормившая, — провинциальный учитель. Позже скажут. Что этот учитель знал больше любого знаменитого профессора из Сорбонны. И это было действительно так. Полдюжины ученых степеней было у прованского педагога: по химии, физике, зоологии, литературе… Он хорошо знал математику, астрономию, археологию, ботанику и поэзию, сам писал стихи, одинаково страстно любил Беранже и Вергилия. И все до последней крупинки богатые знания были добыты, как мы сейчас бы сказали, самообразованием. Воля, упорство, любознательность и терпение (он выше всего ценил это качество в людях) сделали свое дело. Оригинальность и самобытность его исследований в биологии, литературный блеск изложенной мысли, а также страсть просветителя были замечены. Фабра пригласили в Париж. На пышном рауте, сверкавшем атласом, кружевами и драгоценностями, провинциального педагога в ношеном сюртучишке представили самому императору. Луи Наполеон, проходя в шеренге подобострастных людей, заметил растерянного Фабра, сказал ему несколько заранее приготовленных слов. Тут же учителю намекнули, что император хочет видеть его воспитателем своего сына. Достаток, житье в столице, учение наследника при дворце…