Река моих сожалений
Шрифт:
Я слишком вспыльчив и импульсивен. Разозлить меня – дело двух слов, оставить неприятное впечатление о себе в моей памяти минимум на пару лет – дело двух секунд.
Не то чтобы я считал проституцию чем-то неприемлемым. Я и сам не раз обращался к прекрасным обладательницам этого мастерства, но быть предполагаемой проституткой или проститутом – унижение, приравнивание к одному из нижайших слоев общества, к продающим себя за деньги. Это тоже работа, но работа скверная и никем не уважаемая. Даже самими проститутками.
Гитарист сыграл последний аккорд,
Ганн хлопнул меня по плечу – его манера обращать мое внимание на него – и направился к столику. Рядом с ним маячил уже знакомый мне Роллинс – хозяин PRIVATE CLUB. Я узнал его по длинным кудрявым каштановым волосам. В дурацких джинсах клеш, ботинках и красной курточке нараспашку, демонстрирующей его складчатый живот благодаря обтягивающей майке, он выглядел как… педик. То есть отвратительно, тошнотворно и смехотворно, а не в значении слова «гей». Нет, у этого мистера были и жена, и дочь, но бог его знает, чем и с кем он балуется в приватных комнатках клуба.
– Кого я вижу! – Он повернулся к нам и хлопнул в ладоши: – Да это же мои долгожданные гости! – он слащаво улыбнулся мне, и я почувствовал холодную дрожь по всему телу от одной лишь мысли о его тайных желаниях.
– Привет, Роллинс. – Ганн приобнял его и указал на меня: – Вы уже знакомы, да?
– Конечно! – Он сложил пальцы в замок. – Как же не знать Питера. Восходящая звезда кино. Может, пока не в таких широких кругах, как хотелось бы, но все впереди. Во всяком случае, моя дочь в тебя влюблена.
Я с усилием спрятал ухмылку.
Постоянное внимание девушек – это еще одна прелесть жизни мужчины. Ты никогда не будешь нуждаться в чьем-нибудь мягком, нежном теле, что согреет тебя этой ночью, но когда людей, готовых предоставить такую возможность, много, тебе невольно это надоедает и ночь наедине с собой представляется блаженнее ночи с какой-нибудь красоткой.
– Я польщен, – выдал я ядовито, но Роллинс проглотил это с удовольствием. Я чувствовал его повышенное внимание к себе, порожденное в слиянии самых грязных человеческих чувств: похоти и жадности.
По взгляду Ганна я понял, что ему не нравится мое поведение, но он собрал в себе последние капли трезвости, чтобы улыбнуться своему приятелю и напомнить ему:
– Он уже выступал?
– Нет, сейчас как раз должен. Парень что надо. Он сейчас собирается с силами. Пойду, потороплю его. – Он махнул нам и скрылся за дверью рядом со сценой.
Мы остались с Ганном вдвоем. Плюс еще более пятидесяти человек. Я был готов к упрекам и замечаниям, как всегда, но в этот раз Ганн промолчал. Он устал ругать меня, но все-таки не выдержал:
– Тебя не исправить.
– А
Мой характер портился с каждым годом, месяцем и неделей. Богемное общество отравляло его, окрашивая черными красками. Мне стоило бы отдалиться от него хотя бы на время, но эти краски обладали дивным вкусом, отказаться от которого я не мог. Оставалось ждать, когда в моем крохотном стаканчике жизни больше нечего будет отравлять.
– Ты говоришь так, словно сам чист как младенец, только появившийся на свет.
– Я не идеален, но ты… Ты ведешь себя не так. Неправильно. Ты слишком прямолинеен.
Я усмехнулся и встал перед ним, покачивая головой.
– Твоя фишка – ободранный вид, моя фишка – прямолинейность и паршивость. А знаешь, в чем состоит разница? Вид – это оболочка, а прямолинейность и паршивость – это то, что идет изнутри. Как ты и говорил, люди ведутся на мою внешность, но мне есть что им показать из своей души, если захочу. А что можешь показать ты? Доброта и забота давно не в моде. Это неинтересно.
Посетители подняли восхищенный гул, и нам с Ганном пришлось прервать игру в гляделки.
Роллинс провел нас к приватному столику в уголке. Оттуда хорошо можно было увидеть эту «восходящую звезду». Я искал его глазами, представляя высокого юношу с короткой стрижкой, татуировками и в модных шмотках. Но либо я слеп, либо искал не того, кого нужно.
Люди продолжали присвистывать и хлопать, смотря в уголок сцены, в ту часть помещения, обзор которой был нам с Ганном недоступен.
На сцену неспешно вышел парень с гитарой в руках. Он был высоким, но совсем не таким, каким я его представлял: вместо модной рокерской одежды – свободные джинсы, рубашка в клетку и тонкая куртка, вместо короткой стрижки – роскошные светло-русые волосы. Он пригладил к макушке выбившуюся на лоб прядь, улыбнулся малочисленной элитной публике. Его длинные пальцы обхватили микрофон, и по залу пронесся слегка грубоватый голос:
– Привет. Благодарю, что пришли сегодня. Меня зовут Колдер, и сейчас я исполню песню «Но мы можем стать частью этого мира».
Самое банальное и детское представление музыкантов, которое я слышал в этом клубе.
– Сколько ему лет? – спросил я у Ганна.
Официантка поставила нам по банановому коктейлю с душистой пенкой.
– Девятнадцать. – Ганн отпил своего напитка. – Сирота, начинавший свой творческий путь с покорения уличной аудитории.
– Отличная сказочка для привлечения внимания.
– Это тот случай, когда сказка полностью совпадает с действительностью.
– Я не верю, что можно прийти с улицы в шоу-бизнес так быстро и удачно. Либо он чей-то ухажер, либо за ним самим ухаживают.
Ганн тяжело вздохнул, собирая волосы в хвост.
– Все в твоем понимании извращено до предела. Ты ничему не веришь. И никому.
– Кроме тебя, мой настоящий отец, – последние слова я произнес с теплотой в сердце. Я улыбнулся Ганну, хотя он не увидел этого.