Река на север
Шрифт:
— Я тебя предупредил? Предупредил! — Загадочно посмотрел на Королеву, словно собираясь выдать тайну. — Последнее время с Димой что-то не то...
— Не пугай его, — быстро произнесла Королева, словно защищая Иванова, словно они с ним сговорились.
— Я и не пугаю, — сразу согласился Губарь. — Но ты ведь знаешь... — И опять жалобно посмотрел на нее.
— Ну ладно, — вздохнула она и, отворачиваясь, встала. — Вымою посуду...
— Я не буду, все... — дурашливо пообещал Губарь и поднял перед
Когда-то по обеим сторонам его старенькой "Волги" красовались два изречения: "Одинокий странник" и "Не рвите мне сердце!". Впрочем, после женитьбы на Королеве его сентиментальность приобрела иную окраску, и если бы и теперь он был склонен к излияниям души, с бортов его машины кричали бы следующие изречения: "Ах, оставьте меня в покое!" или "Не говорите ни о чем...". Многозначительность стала его томлением. Возможно, он даже страдал от этого, но не хотел никому признаваться, даже себе.
— Учти, завтра в шесть у тебя съемки, — жестко уточнила она.
— Разрешения все равно еще нет, — сказал он и засмеялся так, что зубы у него сверкнули фарфором.
— Вот я и говорю, — уронила она, — вечное балдушество... Но снимать надо!
— Я непременно привезу тебе цветы.
— Лучше сам приезжай...
Теперь она уставала от разговоров гораздо быстрее, и Иванов пожалел, что пришел.
— Она не умеет притворяться, — сказал Губарь, когда Королева ушла и затворила дверь на веранду. — Но ты знаешь ее. Как она не может без подковырок, так я не могу без студии, но театр... театр это театр.
Иванов вспомнил: "игра под ручку". Губарь был поклонником школы Станиславского, но последнее время развлекался тем, что спасал своих разведенных подружек от бывших мужей. Возможно, для этого он и нужен был им.
Губарь выцедил стакан вина, и ему сразу же полегчало. Об Иванове он забыл на секунду. Потом угнездился в кресле поудобнее, чтобы оседлать своего любимого конька:
— Тебе никто никогда не объяснял, что ты круглый ноль?
Обычно он пьянел от двух рюмок водки из-за перенесенной в юности желтухи.
— Я только что получил это удовольствие, — сказал Иванов.
— Так вот... — и он молча потыкал пальцем в прикрытую дверь, — ничего не могу доказать... всю жизнь бьюсь...
— Все ты можешь, — возразил Иванов, — только не хочешь.
— Кризис, — тут же согласился Губарь, опорожняя следующий стакан и упиваясь своим горем, — в семье и на работе...
Он умел это делать: красиво и театрально — страдать так, что окружающие невольно становились его собутыльниками, но женщины поддавались чаще, чем он успевал понять их намерения. Пару раз Иванов оказывался свидетелем скандалов — громких — на телевидении или тихих — в семье, и у него пропадала всякая охота расширять круг знакомств из окружения Губаря.
—
Он всегда жалел только себя, но был щедр с друзьями и собутыльниками.
— Считается, что когда женщина выкладывается, то попросить ее о чем-либо по-латински невозможно?
— Перестань, — сказал Иванов, Сашка умел говорить парадоксами, но через тридцать лет ты воспринимаешь это как кривлянье, ибо ты хорошо знаешь своего друга.
— Я тебе противен? — спросил Губарь и достал из кармана платок, выпачканный губной помадой. — Самому себе тоже...
— Утром не встанешь, — сказал Иванов.
— Оставь, — сказал Губарь. — Она еще может танцевать. Ее еще можно уговорить. А я могу иметь собственный театр.
— Я тебе завтра в постель принесу пива, — сказал Иванов, — и ты очнешься. Театр в нашей провинции подождет...
Губарь вскочил и забегал — от перил к перилам, бормоча: "Откуда ты знаешь?! Откуда ты знашь..." Под крышей ворковали голуби. Вдруг он остановился:
— Она стала доверенным лицом Первого национального банка клерикан и даже получает там деньги на предвыборную агитацию.
— Зачем это? — спросил Иванов.
— Она сильно изменилась за последнее время, — сказал Губарь, — очень сильно... Стала безжалостной... Но она знает... — сказал он задумчиво, — знает, чего хочет, а я не знаю... — Он посмотрел на Иванова, словно ища совета.
— Ты мне не нравишься, — признался Иванов.
— Вот то-то... — согласился Губарь. — Если увидел позу голодной собаки — беги... — Он уставился вниз.
— Осторожней... — предупредил Иванов. — У вас слишком скользкая плитка на полу...
— Я выдохся! Все! Никаких идей! Одни воспоминания!
— Тебе надо проспаться, — сказал Иванов.
— Иногда висельнику не помогает даже веревка! — воскликнул Губарь в отчаянии.
— Но, но, но... — сказал Иванов — без патетики...
— Не рассуждай так, словно ты один знаешь, что делать! — Он отрешенно взглянул на него, вдруг резко повернулся и скрылся в комнате.
Иванов подождал. Не зная почему, открыл блокнот, который Королева оставила на балконе, и прочитал сформулированное спокойно, как на исповеди: "Шесть главных ошибок в жизни: первая из них — замужество и несостоявшийся развод..." Поспешно закрыл блокнот, — словно подсмотрел чужую тайну, и оторопело уставился на дерево. Стая голубей слетела вниз, сделала круг над двором. Дрался один — рыжий, с култышкой вместо лапки.