Река рождается ручьями. Повесть об Александре Ульянове
Шрифт:
Слесарь озадаченно посмотрел на Лукашевича, но тот сделал головой движение - говорить, мол, на эту тему больше не следует.
– А зачем вы собрали столько народу у себя к нашему приходу?
– поинтересовался Саша.
– Да ведь как сказать?
– почесал в затылке смущенный хозяин квартиры.
– Интересуются ребята насчет жизни, и вообще...
– Значит, только мы познакомились с вами, как вы приглашаете к себе людей в надежде на то, что мы начнем откровенный разговор с темп, кого видим в первый раз?
– прищурился Саша.
– Поговорить, конечно, было бы желательно, - раздумчиво сказал слесарь, с интересом
– А то ведь у нас жизнь какая? На работе язык к щеке приклеен, там разговаривать некогда. А после работы только с бабой дома ругаешься.
– Почему же вы решили, - спросил Саша, - что именно мы удовлетворим вас как собеседники?
– А дело здесь вот какое, - опять зашептал хозяин.
– Некоторое время назад заглядывали к нам вроде вас, студенты. Книжки приносили, про жизнь объясняли - как разные планеты устроены. Ну, я подумал, что и теперь такое же дело. Инструмент вам вроде бы для одной видимости нужен, а главное - разговор душевный провести.
Саша помолчал немного, потом посмотрел на Лукашевича и сказал:
– Ну хорошо, про инструменты больше говорить не будем, особенно в соседней комнате. Как будто у нас с вами о них и речи не было.
Слесарь приложил руку к груди: все, мол, понятно и будет исполнено.
– А задушевный разговор с вашими товарищами провести, наверное, можно. Как вы думаете, Иосиф Дементьевич?
– Я думаю, что можно, - согласился Лукашевич.
– У вас как народ, поинтересовался Саша, - надежный? А то ведь у меня об устройстве планет совсем другое мнение, чем, например, у городского полицмейстера.
Хозяин квартиры улыбнулся:
– За это будьте покойны: тут ребята все грамотные, солидные. Некоторые даже книжечки читали, за которыми господин полицмейстер охотится.
Народ, действительно, оказался на редкость подготовленным. Саша начал было издалека - с материалистической концепции истории человечества, с зарождения классов, но один из слушателей, разбитного вида парень в красной косоворотке, несмотря на протесты товарищей; перебил его:
– Ты нам лучше вот какую штуку объясни, господин хороший... Мы тут, пока вы за стеной шептались, заспорили между собой... К примеру, скажем, хозяин наш - я на верфях клепальщиком работаю - на моем загривке в рай едет, брюхо с моих мозолей растит - это слепому видно. Но бить меня он не смеет. Тут - шалишь! Ежели; скажем, он меня в зубы, я ему тут же сдачи. Да и выгоды ему нету меня зубатить, потому что битый я уже и работать буду без охоты и он на мне в неделю не рупь заработает, а только полтину. Это ясно... Теперь берем городового. Стоит он, скажем, на углу Гороховой и Фонтанки - ни сват мне, ни брат, ни хозяин-батюшка. А шепни я ему грубое слово или что-нибудь против бога - он мне сразу в ухо или под микитки, а я его - не моги, потому как власть. Вот и выходит, что городовой мне больше вражина, чем хозяин, он меня сильнее гнет. А студенты, которые книжки раздавали, толкуют наоборот: хозяин-де ваш главный враг, а городовой - это, мол, так, ерунда, мелочь.
– Правильно, - вступил в разговор Лукашевич, - первым вашим врагом был, есть и остается хозяин, капиталист, фабрикант. Городовой имеет власть только над вашим поведением, а контроль хозяина распространяется и на ваш труд, и на быт, и на сознание. Гнет городового - это только часть общего политического гнета, а гнет хозяина - экономический. В руках
– А я вот чего скажу, - придвинулся вперед пожилой солидный мастеровой с густыми черными усами.
– Хозяин, он хоть и наживается на нас, но и нам заработать копейку дает. А будешь его за врага держать, будешь ему грубить - он с тебя штраф, а потом за ворота. А у тебя семья, дети. Куда же ты денешься? К другому хозяину пойдешь наниматься, если только душу твою грешную в черные списки не включили... Нет, ребята, с хозяином нам ссориться ни к чему, с хозяином надо ладить, потому что от его орудий производства, как вот господа студенты их называют, и нам кусок хлеба перепадает.
– А вы подумали о том, - сказал Саша, - что если бы эти орудия производства, эти заводы и фабрики принадлежали не отдельным хозяевам, а всему народу, то была бы совсем другая жизнь; без штрафов, без увольнений, без постоянной боязни остаться голодным?
– Это как же всему народу?
– удивленно поднял брови парень, первым начавший разговор.
– Очень просто, - улыбнулся Саша.
– Заводы, фабрики, пароходы, земли, банки становятся достоянием нации, государства. Частная собственность на них уничтожается.
– Постой, постой, - поднял руку парень.
– Ежели, скажем, у Путилова имеется четыре своих парохода, разве он их кому отдаст?
– Не отдаст, надо взять силой!
– крикнул Лукашевич.
– Да кто же будет брать-то, милый человек?
– усмехнулся усатый мастеровой.
– У кого рука на Путилова поднимется?
– Брать должны те, кого Путилов угнетает, на ком он наживается, чьи мозоли Путилов превращает в свои доходы!
– горячился Лукашевич.
– Это, выходит, что мы, что ли, должны у Путилова пароходы оттяпать?
– недоуменно смотрел на Лукашевича разбитной парень в красной косоворотке.
– Конечно, вы!
– А в Сибирь не хочешь?
– вскочил со своего места усатый.
– Сколько вас таких ловких, чтобы с Путиловым тягаться? Ты, Петруха, да четыре уха! А за Путилова царь, да полиция, да все войско встанет.
– Как это ни печально, но вы правы, - вмешался в разговор Саша.
– Класс промышленных пролетариев у нас действительно пока еще очень слаб и малочислен для самостоятельных политических действий. Поэтому сейчас свое главное внимание передовая часть русского общества сосредоточивает на крестьянстве, на классе земледельцев...
– Это почему же такое?
– нахмурился молчавший до сих пор хозяин квартиры.
– По-вашему, выходит, что мужик надежнее, чем наш брат, ремесленный человек?.. Да мужику сейчас на все наплевать, он волю получил, он только об одном думает, как бы у казны надел свой поскорее выкупить, да лошаденкой обзавестись, да в хозяйство зубами и ногтями вонзиться... Нет, уважаемые, вы мне про крестьянство и не рассказывайте. Я и сам-то деревенский, хотя сейчас уже по слесарному делу определился. Мужика сейчас свободой на сто лет вперед от всяких бунтов и революций отвлекли, ему теперь до города и делов-то никаких нету. Мужики сейчас между собой будут разбираться, как бы за счет соседа копейку круглее зашибить, как бы сватьев да кумовьев в свою тяглу ловчее припрячь, а самому бы в сильненькие выскочить, в купецкое звание!