Река (сборник)
Шрифт:
Парень в фуфайке сказал, шевельнув посиневшими скулами:
— Я что? Пожалуйста. Я бы тоже, а? За компанию… — Он оглядел Ваську, понял что-то для себя решительное и не пошел следом.
Жил отец Сергей в маленьком одноэтажном домишке, не сожженном в блокаду лишь потому, что он кирпичный. Домик был убог. Заснеженный садик вокруг с него, с яблонями.
В торце большого стола сидел отец Сергей в тонкой шерстяной гимнастерке с медалью За отвагу на одной стороне груди и орденом Отечественная война — на другой. Гимнастерку он специально для Васьки надел. Васька подумал — давали священникам на войне орден Ленина
— Бросай свою академию, пока не втянулся в богему, — сказал отец Сергей. — Давай я тебя устрою в семинарию. Потом закончишь Духовную академию. Ты упорный, я думаю, ты станешь митрополитом.
— Я не могу, — сказал Васька. — Я не знаю, что такое Бог. Бог вообще.
Катерина подняла над книжкой глаза, уставилась на Ваську.
Она заканчивала университет. Физический факультет.
— Бог — это закон. Закон Божий. У мусульман свой, у буддистов свой, но закон Божий. Общий нравственный закон, уравнивающий всех в суете, в страдании и спасении. Кем бы вы ни были — закон есть закон. Безбожие — это беззаконие, и в конечном счете — бесправие.
— Религия — опиум для народа, — сказал Васька, жуя. Катерина перевела глаза на отца. Поп улыбался. Лепил из хлебного мякиша человечков.
— Нельзя заниматься извлечением корней, не зная таблицу умножения. Вера абсолютна. А религия — это школа. Всего лишь школа. И как у всякой школы, у нее есть свои недостатки. Их создаем мы. Вот я, например, пью горькую, хотя и моя религия, и моя дочь мне это запрещают. Катя, ну налей нам казеночки, мы тебе песню споем.
В глазах Катерины смех превозмог все, кроме любви. В глазах ее отца улыбка как бы застыла, превратилась в скорбь.
Теперь он верует, — подумал Васька. — Небось жалеет, что над вдовами озорничал.
— Война, — сказал отец Сергей, как бы стесняясь. — Война для священника имеет особый смысл. На войне легко потерять веру.
Васька встрепенулся.
— Я приведу к вам приятеля. Можно? Он смурной. Уверяет, что видел на фронте ангела. Если бы он был трусом — это бы легко объяснялось. Но он же казак…
Улыбка отца Сергея снова стала веселой.
— Он мне говорит, — продолжал Васька. — Если, говорит. Бога нет в небесах, значит, его нет нигде: ни в нашем сердце, ни в нашем творчестве, ни в наших детях, ни в нашем народе. Что может заменить Бога?
— Невежество.
Катерина кашлянула. Васька поперхнулся — слишком уж жестким и определенным был ответ.
Отец Сергей смотрел на него и все кивал, наверное, думал о Лаврике, о погибшей в блокаду матушке. Катерина в блокаду была у своей бабки в Вологде.
— Давай споем, — сказал отец Сергей. — Горит свечи огарочек. Если хорошо споем, Катерина нам по рюмочке даст…
По клеенке шла собака. Васька ее видел. Неторопливо шла собака и ласково на него смотрела.
— У собаки есть душа? — спросил Васька у Катерины.
— Есть.
Васька посыпал собаку перцем, и она пропала.
— Ты пьяница, — сказала Катерина.
Вскоре Василий привел к отцу Сергею казака-живописца Михаила Бриллиантова. Сразу же стало ясно, что Бриллиантов тут приживется, что он тут свой — кунак.
У Катерины с Михаилом Бриллиантовым завязалась крутая любовь. Но она его все же бросила и уехала в Москву к своему первому жениху — кандидату
На похоронах отца Сергея Бриллиантов уже был в рясе.
Академию ему разрешили закончить экстерном.
Анна подлетала к горам, и тень ее двигалась вверх, к снежным пикам. Теперь она знала, что это не сон, но и то, что гор таких нет в природе, а если и есть, то они невидимы для живых, она тоже знала.
И тот страх перед встречей в райских аллеях теперь у нее прошел. Кого встретит — того и встретит. Мужа первого там не встретит, он безбожник был, верткий такой, всеосуждающий. Может, второго встретит — тихого. И третьего. Сядут они на золотую скамейку втроем, возьмутся за руки — в раю небось целоваться не надо.
Анна посмотрела в небо за спиной, где вот-вот погаснет закат, вспыхнут звезды и встанет на задние лапы Большая Медведица. Ей казалось, что Большая Медведица должна именно так стоять над всем миром.
Интересно — она чья душа? — подумала Анна. Анна вдруг поняла, что спешить за вершины гор ей не нужно, за сияющие снега ей рано, что надобно ей вернуться к родным холмам. Пойти на могилу, ведь как ушла она с коровой, так больше к могиле и не ходила. Три года уже или пять…
Подойдя к могиле, Анна не почувствовала ни волнения, ни досады, только скорбь. Пространную, как туман. Она бы все вокруг обволокла им, но не знала, под силу ли это ей. Она любила всех ровно, никого не выделяя; любила дочку Лизку, любила сына Алешку, жалела убитого Пашку, но при этом любовалась родившейся неподалеку от могилы голубой елочкой, и эту елочку она любила, может быть, даже сильнее, чем своих ребят. И небо любила, густое от ожидания дождя.
Анна не желала думать о себе: мертвая — она себя таковой не чувствовала. Она не знала, насколько и в чем иначе воспринимает природу сейчас против прежнего — когда еще на ногах была. Она не помнила, что было вокруг нее: то есть были леса и поля — это так, но она-то была для них кто? Сейчас она для них сестра.
Подошла собака и заворчала. Анна коснулась ее холодного носа. Собака чихнула, потрясла головой и принялась ловить бабочку.
Анна засмеялась и вдруг поняла, что сейчас она воспринимает все вокруг, как воспринимала все вокруг в детстве. Что она может пойти и пожаловаться ромашке на обидевшего ее шмеля. Она была ромашкой, и елкой, и выкатывающимся на дорогу стадом. Она хотела связать себя только с красной брыкливой телочкой, но нет — она была всем стадом.
Девочкой она встретила странного мужика — уж не на этом ли бугре? Мужик был дик и бос, но ей не страшен. Шея его была обмотана шкурой рыжей лисы, как шарфом.
— Здравствуй, душа, — сказал он ей. — Смотри, сколь коров и быков на этой земле. Все тут.
Под бугром шли стада, и жар их тел поднимался к вершине бугра. Много шло телят. Анне показалось, что и она идет с ними. Ей захотелось почесать лоб, на котором проклюнулись рожки. Она боднула мужика в бедро. Мужик засмеялся, положил ей руку на голову. Животные замычали. Голоса их были трагичны. Анна к мужиковой ноге прижалась, ей стало страшно.