Река твоих отцов
Шрифт:
Вот когда хорошо побродить по нашей тайге. Каждое дерево, каждый куст одеты в свой особый наряд, и столько новых красок уже вплелось в растения, что не сразу охватишь их взором. У леса началось как бы второе цветение. Правда, будет оно коротким, но на редкость разнообразным.
Листья маньчжурского ореха уже наполовину покрылись охрой. В багрянец оделись тугие лозы дикого винограда. Тронуты позолотой ажурные кроны амурского бархата. Приречные клены стали алыми и горят в долинных перелесках высокими кострами. Упрямо
Словом, свободные часы провожу в тайге, а она, как вы знаете, совсем рядом, и пишу этюды. Эта давнишняя страсть все еще во мне жива и, честно говоря, за тридцать лет, прожитых в лесном крае, ничуть не утихла. Ведь осени одна на другую не похожи.
Мое увлечение живописью объясняется еще тем, что к старости я стал и учителем рисования.
Вас это, вероятно, удивит. Ведь вы знаете меня директором школы и учителем истории. Но от директорства я недавно отказался — уже не по силам. Стало больше времени, и я взял на себя и уроки рисования.
Прежней „лесной школы“, какую вы помните, у нас уже нет. Правда, и новое двухэтажное здание стоит на берегу горной протоки, среди буйного леса. Но эта школа уже ничем не отличается от городской: светлые классы, просторные учебные кабинеты, большая учительская.
А ведь начали мы свой путь — помните? — в старом домишке с дырявой крышей, где вместо печей стояли железные бочки из-под нефти.
Изменилась и сама Уська-Орочская. Теперь ее не узнать. Новые улицы, обогнув излучину Тумнина, протянулись далеко к сопкам. Жителей прибавилось. Особенно много поселилось в последние годы лесозаготовителей.
Как видите, дошла очередь и до нашей тайги. Там, где еще недавно бродили глухими тропками охотники орочи, теперь звенят пилы, гудят тракторы, по лесным дорогам к морю мчатся грузовики с дорогим строевым лесом.
Помните наши старые деревянные мостики через протоки? Каждую весну большая вода разрушала их, уносила с собой. Их теперь заменили бетонными. Новый мост скоро проложат и через Худями, так что круглый год будет у нас открыта дорога на другой берег Тумнина, куда несколько лет тому назад переселилось много орочских семей.
Прежними остались у нас горы, которые, говорят, живут вечно. Правда, сильно поредели на вершинах сопок деревья. В последние годы здесь прошли большие палы. Много древних тополей и кедров сгорело. Но на месте пожара уже пошел в рост молодой подлесок этих дорогих древесных пород. Что писать о себе?
Сами знаете — время неумолимо. Оно прибавило морщин на лице и седины на висках.
Оглядываясь назад, уже не веришь, что когда-то был молодым.
Ну, а сердце?
Хотя
Нынче старики все больше уходят на пенсию. Вероятно, и я заслужил ее. Но ведь учитель, по-моему, должен оставаться с народом.
Вот мы с Валентиной Федоровной и остались и встречаем свою тридцатую осень в Уське.
Окончили свой путь многие старые орочи, которых вы знаете. На берегу Куты за последние годы выросли могильные холмики. Под ними покоятся Анна Васильевна, старейшина рода Акунка, и ее отважный внук Тихон Иванович. Всю зиму болел он легкими, а весной, когда вскрылись таежные реки, умер наш чудесный друг Акунка. Ушла в царство Буни и старушка Адьян, мудрая женщина, не побоявшаяся в те далекие годы отступить от диких обычаев лесного племени. Нет в живых и старого охотника Уланки. Надорвал свое сердце во время ночной погони за лосем…
О своей поездке в Москву на учительский съезд я уже сообщал вам в предыдущем письме.
Могу лишь повторить, что дни, проведенные в столице, наверно, самые счастливые в моей жизни. И не только потому, что и мой скромный труд в таежной стороне отмечен третьей наградой — орденом Ленина и званием заслуженного учителя республики. Этого, по правде сказать, я меньше всего ожидал.
Счастье мое в том, что из нашей далекой „лесной школы“ вышли в большую жизнь несколько поколений орочей, что и мои ученики нашли свой путь.
На съезде много говорили о том, что будущее нашей страны в руках учителя.
Ведь нет уголка на нашей необъятной земле, где бы не было школы.
Еще не ходили на Тумнин поезда, еще Уська-Орочская была отрезана от всего мира непроходимой тайгой и скалистыми сопками, а в крохотном домике с завалившейся крышей при свете жирников орочские детишки сидели за букварем. И разве только детишки? Вы знаете, что и старики, и старухи, прожившие долгие годы в тайге, потянулись к грамоте. Книжки открыли им окно в новый светлый мир.
И вот часто, оставаясь наедине со своими думами и год за годом вспоминая свою жизнь, я, поверьте, не нахожу дня, прожитого напрасно. Тридцать своих лет в Уське прожил по велению сердца.
Старость, конечно, не радость. К концу пути, как всегда, утомляешься. Однако моя старость, как видите, принесла немало радости; и если судьбой мне назначена еще долгая жизнь, хочу прожить ее в звании учителя!
Прошу судьбу лишь о том, чтобы увидеть своими глазами новое поколение орочей настоящими людьми и на прощание сказать им:
— Пэдем нэйво, дети мои, на светлой реке ваших отцов!»
Уська-Орочская — Ленинград, 1962–1965 гг.