Река твоих отцов
Шрифт:
Она промолчала.
— Ладно, покушай, после расскажешь.
И она поняла, что ей придется обо всем рассказать.
— Дальше опять сама пойдешь или с нами? — спросил Петр, когда Стилла закончила рассказ.
— А можно с вами?
— Почему нет? — ответил Петр и посмотрел на отца, как бы прося его подтвердить, что девушке можно пойти с ними.
— Конечно, чего там.
Пунадинка-старший взял у Стиллы с колен ружье, внимательно осмотрел.
— Это ружье мапача мне оставил, — сказала Стилла.
— Помню его.
— Никто!
— Может, гнался, да пурга лыжню смешала. В другую сторону повела…
Петр насторожился. — Все равно не пошла бы обратно, — перехватив тревожный взгляд юноши, решительно заявила Стилла.
— Твое дело, конечно, — сказал Пунадинка-старший — Однако, Копинки все равно не забудут, что ушла от них.
— Я — Каундига! — твердо заявила она. И охотник сказал примирительно:
— Вижу, ты смелая девушка есть. Сама думай, как тебе лучше.
Петр подхватил:
— А что, ама, думать ей! С нами пойдет!
Отец промолчал. И его молчание восприняли как согласие.
Через час они тронулись в путь.
С этого дня для Стиллы Каундиги началась новая жизнь, полная тревог и забот, однако не лишенная счастья.
Войдя в семью Пунадинки, она полюбила Петра и дала согласие стать его женой.
В конце весны, когда таежные реки очистились ото льда, старый Пунадинка отправился на оморочке в стойбище Копинка к Ноко, просил его приехать помириться с сестрой и, как положено по орочскому обычаю, вынести ее на руках из юрты и передать в руки Петру.
Ноко все еще помнил обиду, нанесенную ему Стиллой, и долго отказывался ехать. Но потом уступил. Взял с собой жену и двух детей, отправился на далекую реку Ма. Отказался от выкупа, выдал сестру за Петра и остался жить на новом месте, в стойбище рода Пунадинка.
А спустя три зимы, когда Пунадинки перебрались на морское побережье, Ноко тоже поехал с ними.
Он решил никогда больше не расставаться с сестрой, потому что не было у него дороже человека, чем Стилла. Только не любил, когда ее называли Мария.
«Откуда, — думал Ноко, — это новое имя у сестры?»
Я спросил Марию Ефимовну:
— Почему вы дали вашей младшей девочке имя Стилла, ведь она не последняя из рода Пунадинка?
— Мой брат Ноко так захотел. Мы с мужем согласились. Пускай, чего там! Теперь наша Стилла на счастье растет.
— А я помню твоих Каундига, — вдруг сказал Тихон Акунка. — И Ефима Платоновича, отца твоего, мало-мало помню. Добрый охотник был, ох добрый! Бывало, на медведя пойдет — ружье в снег бросит и за копье берется. Сильно метал копье, ай-я гини! Прямо в сердце зверю!
— Скажи, Тихон Иванович, а с виду какой отец был?
Акунка внимательно посмотрел на Марию.
— Глаза у тебя Ефима Платоновича есть.
— А
— И так может быть. С одного кедра орешки близко падают.
Море шумело, волны захлестывали сизую, усеянную галькой косу.
С берега доносились громкие голоса. При свете мигающих фонарей рыбаки нагружали камнем широкие сетки-пикули, вывозили их на кунгасе в море, к неводу.
Близкое утро сулило богатую добычу.
Врач из рода Акунка
В семь утра на комоде зазвонил будильник. Проснувшись и открыв глаза, Валентина не сразу вспомнила, что с вечера, по студенческой привычке, завела часы на семь. Могла завести на девять, ведь торопиться сегодня некуда. В больницу она начнет ходить с завтрашнего дня.
Валентина полежала, понежилась в постели, но сон больше не шел. Она неторопливо встала, подошла к открытому окну. Над рекой клубился туман. Быстрая вода шумела на перекатах, плескалась у прибрежных камней.
Река сразу потянула к себе. Девушка перемахнула через подоконник и побежала на берег. Прыгнула на большой ноздреватый валун и несколько минут вглядывалась вдаль. На горизонте уже просвечивала заря.
Три лета не приезжала она домой, соскучилась по родным местам. Сдав в институте государственные экзамены и получив диплом врача, считала дни, когда вернется в Уську. Да и жители поселка давно ждали первого орочского врача. Вчера вечером, когда поезд подходил к станции, Валентина не сразу поверила, что это ее пришли встречать столько людей. Не успела выйти из вагона, как к ней потянулись десятки рук.
— Сородэ, Валентина!
— Сородэ, мамка-доктор!
— Когда больных принимать будешь?
— Наверно, завтра будешь?
Она не успевала отвечать. Растроганная встречей, шла домой. Но и дома ее ждало не меньше людей, чем на станции. Кому не хватило места за столом, расселись на полу.
Когда пришел Николай Павлович, все встали, приветствуя учителя. А Валина мать подошла к Сидорову и со слезами радости сказала:
— Спасибо, Николай Павлович, наша дочь доктором вернулась.
— Вам спасибо, Евдокия Степановна, — ответил учитель, — она ваша дочь…
— Все равно, ты нашим орочским детишкам как отец был… У тебя в интернате жили, дома редко когда бывали. После, когда подросли, в большой город уехали…
— А помните, Евдокия Степановна, как Валентину в интернат привели, как она первое время дичилась, скучала, рвалась обратно домой? И когда вы пришли за дочерью, я долго уговаривал вас, чтобы оставили девочку.
— В то время, сам знаешь, я темная была, много чего не понимала, — призналась Евдокия.
Ему было понятно волнение матери: из восьми детей она потеряла маленькими семерых. Одна Валентина осталась. А несколько лет назад умер от воспаления легких муж Евдокии.