Река Великая
Шрифт:
– Ему на чем добираться?! Автобус до Пскова два раза в день ходит, еще до остановки сорок минут пешком топать. Это у тебя машина под задницей!
– А бензин посчитала?
– Не дороже выйдет, чем самогоном у Ерофеевны каждый день заправляться.
– Знаешь, как говорят? Где родился, там и пригодился. Я не виноват, что совхоз закрыли.
– Говорят, да не про тебя! А закрыли совхоз, так значит, не нужен стал.
– А раньше за что-то нужен был?!
– Зато нужен был, что не работал в тех совхозах и колхозах
– Наслушалась от Максим Пахомыча!..
– Да при чем здесь Максим Пахомыч?! Ты вокруг погляди. И удобрения нынче другие, и техника. Всё автоматизированное. Рабочую лошадь ты когда в последний раз на селе видел?!
Он круто повернулся, на выходе чуть не врезался лбом в низкий проем двери хлева и пошагал к калитке. Из конуры проводить родственника выбежал Малек, но от занесенного в злобе ботинка поджал хвост и бросился прочь. Андрей поглядел вслед обиженному псу, и в ту же секунду ощутил горький стыд.
II. Февраль
– Батюшка Власий! Батюшка Власий! Батюшка Власий!
Святой отец не оглянулся и даже, как показалось Матвею, ускорил шаг. То ли не слышал, что его зовут, то ли сделал вид. Може, обидевши на что? Когда священник юркнул в калитку церковного дворика, Матвей повернул голову к отцу, не сбавляя шага:
– А за что батюшка Власий с нами не здоровается?
– За то, что на рыбалку идучи, священника встретить – плохая примета. Вот он и не хочет нам клева портить, – объяснил отец.
На ходу Матвей опустил зимнюю удочку, которую нес в руке, и вывел длинную каракулю на сугробе вдоль забора бабушки Лариной, что начинался за церковным двором. Ларину похоронили в прошлом году, окна и дверь в избе были заколочены досками.
За домом Лариной стояла совсем развалившаяся ничейная изба. Забор вокруг давно растаскали на доски. Кроме дряхлого дома, на дворе были сарай, хлев со сложившейся внутрь крышей и баня. Летом с Никитосом они решили организовать в бане штаб, но только разложили припасы и оружие, как всё вокруг заскрипело, и они оба услышали жуткий шепот. Матвей слов не разобрал, но Никитос услыхал, как по имени звал его кто-то замогильный. Еле ноги унесли оттуда.
Под честное слово не растрепать маме с папой, Матвей рассказал обо всём Дашке. Дашка сдержала слово и отругала его сама, а про шепот сказала, что это ветер дул через трубу. Но Никитос клялся бабушкой, что это был голос, а не ветер, и на ужасный двор они больше не ходили.
Нынче ветер был легкий, южный. То, что нужно для плотвы с береброй. А если повезет, то и леща можно взять, как прошлым июнем, когда они с отцом сразу двоих вытащили. Отец, правда, всем говорил про шестерых: не врал, а преувеличивал по рыбацкому обычаю, чтоб не обидеть Речного Деда.
На правом
– Опять дядя Борис! Скажи ему, пап!
– Как я ему скажу? Это у староверов участок под лов выкуплен, а здесь место общее. Уди, кто хочешь.
Ветер доносит глухие железные удары. За излучиной мужики из Ящеров дырявят пешнями ледяное одеяло реки. Лиц отсюда не разглядеть, только видно, что все бородатые.
– А что будет, если мы за остров ловить пойдем?
– Ничего не будет.
– Почему тогда не идем?
– Нельзя. Там чужая вода.
– А правда, что староверы все вместе в бане моются?
– Говорят, правда, – отвечает отец. – У них баня – общая на всю деревню.
– А разве можно так, что тети с дядями?
– А за что нет? И расход дров меньше, и тетям дядь ждать не надо. Отец Власий вон говорит, что в старину все так мылись.
У них в Малых Удах даже камни на реке все с именами: Жеребячий, Клобук, Егоркин, Лепеха, а целый остров никак не называется. Наверно, потому что он здесь – один-единственный. Летом на лодке к островку не подойти из-за тины и камышей, а в половодье его затапливает, и кажется, что пышные серебристые ивы растут прямо посреди Великой. Нынче так же. Только по деревьям, черным и тонким зимой, можно опознать остров на густо заснеженной реке. Снег Матвею выше валенок. Папа взял бы его на руки, но сам груженый: ящик, пешня.
Когда они поравнялись с дядей Борисом, тот встал с раскладного брезентового стульчика, стащил рукавицу и протянул теплую ладонь сначала отцу, потом сыну, и состроил зачем-то смешную рожу.
Перед каждой из идеально круглых, пробуренных буром лунок на их с папой месте лежало по удочке на подставке.
– Дядя Борис, а за что вы наше место заняли?!
– Не «за что», а «почему», – важно поправил майор, – «за что» только в вашей деревне говорят.
– Так мы же в нашей деревне и есть!
– Когда вырастешь, в город переедешь. Над тобой там смеяться будут.
– Не поеду я ни в какой город! Как вырасту, с батей рыбалить буду! На этом месте!
– Ты почему, кстати, не в школе?
– Карантин у них. Полкласса гриппуют, – отвечает за Матвея отец.
– Надька моя тоже третий день с температурой, а я ничего. Во! Лучшее средство! – Из пятнистого бушлата Прилуцкий достает фляжку с выгравированной пятиконечной звездой, раскручивает, делает глоток и самодовольно икает коньяком. – В школе-то нравится?