Река времен. Ave Maria
Шрифт:
– От хлорки тошнит – это точно. Меня, правда, нет. От хлорки, – подтвердила Ксения, приплясывая под дождем.
«А вдруг не от хлорки?! – открывая перед гостьей дверь «дворницкой», подумала Александра. – А вдруг?…» И тут ей вспомнился недавний мамин изучающий взгляд, когда она заговорила за столом о соленых огурчиках.
II
На людях они говорили между собой по-французски, а один на один, конечно, по-русски. Погода стояла дивная: было безветренно, светило теплое солнышко, а к вечеру падал легкий колеблющийся туман. Казалось,
Мария и Павел оказались единственными постояльцами гостиницы. Когда они ее разыскали, на окованных железом дверях двухэтажного каменного здания стародавней постройки висел огромный амбарный замок. Роскошный лимузин Марии произвел настолько сильное впечатление на владельца соседнего ресторанчика, что он тут же послал мальчишек разыскать хозяйку гостиницы. В ответ на его любезность Мария немедленно заказала ягненка на вертеле и «хорошее красное вино, а лучше очень хорошее».
– Из дорогих? – вкрадчиво спросил ресторатор.
– Из лучших, – дипломатично ответила Мария, давая тем самым понять: она-то знает, что самое дорогое вино не всегда самое лучшее.
– Я вас понял, мадам, разрешите мне действовать на свой вкус?
– Действуйте.
– А как мне представить вас хозяйке гостиницы?
– Граф и графиня Мерзловские, – отвечала Мария и при этом взглянула на Павла с таким лукавством, что он принял ее розыгрыш безоговорочно.
Дородная немолодая хозяйка была несказанно рада гостям. Она ловко открыла амбарный замок, распахнула обе створки тяжеленной двери и сказала не без гордости:
– Одна из самых знаменитых гостиниц Франции. В ней останавливался однажды Людовик Тринадцатый. К вашим услугам!
Удивительно, но в гостинице не было обычных противных запахов плесени и затхлости, стоял лишь запах сухого дерева, и Мария различила еще один. Неужели полынь? Да, по углам висели огромные пучки недавно срезанной полыни.
– От нечистой силы, мадам графиня, – перехватив взгляд Марии, пояснила хозяйка.
– Понятно, – отозвалась Мария. У них в Николаеве няня баба Клава тоже вешала по углам свежесрезанную полынь. – И что, помогает?
– Очень помогает, мадам графиня, – уверенно тряхнув всеми своими тремя розовыми подбородками, подтвердила хозяйка. – Поживете, сами убедитесь.
– Дай Бог! – с улыбкой сказала Мария. – Моя нянюшка тоже развешивала полынь в родительском доме.
По общему ощущению было понятно, что помещение часто проветривается и прибирается ежедневно как жилое. Это сразу понравилось Марии. Едва она вошла в здание, ей стало так хорошо, как будто она вступила в мир своего долгожданного счастья.
В первый день они, конечно же, съели вкуснейшего ягненка на вертеле и изрядно выпили очень хорошего и вполне недорогого красного вина. А весь второй день приходили в себя после столь обильной трапезы. До трех часов дня провалялись в постели,
– Так, мальчики – в голубую, девочки – в розовую! – дурашливо распорядилась Мария. – А потом гулять! А то города так и не увидим, проспим все на свете!
При ближайшем рассмотрении городок Труа оказался весьма затейливым. Двух- или трехэтажные дома внизу были гораздо меньше, чем вверху, как пробка из-под шампанского. Словоохотливые горожане объяснили, что дома устроены таким образом потому, что в XVII-XVIII веках налог на недвижимость исчислялся по площади застройки на земле. Верхние этажи поэтому нависали над нижними. И если улочка была внизу довольно широкая, вполне проезжая, то вверху она становилась все уже и уже. Был в городке даже переулок, который назывался Кошачий. Это потому, что крыши противоположных домов подходили друг к другу так близко, что кошки свободно разгуливали по ним почти по всему городу, так и прыгали с одной стороны улицы на другую. Сами крыши домов тоже заслуживали отдельного внимания: они были покрыты черепицей из каштанового дерева, которое не гниет под дождем, а только крепнет. Каштановые крыши домов слегка золотились под солнцем, и это было очень красиво.
Наконец, они вышли на центральную площадь к средневековому каменному зданию мэрии, на фронтоне которого были выбиты в камне слова: «Unite Indivisibilite de la Republique – Liberte, egalite, fraternite, ou la mort».
– Единство, неделимость Республики – Свобода, Равенство, Братство или смерть, – перевела Павлу на русский Мария. Он хотя и сам свободно говорил по-французски, но читал недостаточно бегло.
– Это лозунг первой французской революции, – с горделивым апломбом пояснил вышедший из мэрии пожилой служащий в строгом черном костюме и черных сатиновых нарукавниках, выдававших в нем человека много пишущего и бережливого. – Только у нас остался этот первоначальный подлинный лозунг. На всю Францию, наверное, только у нас! – Как и все в Труа, служащий мэрии был приветлив с гостями и горд своим маленьким городом.
– Спасибо, – поклонилась ему Мария, – вы очень любите свой город и очень любезны, мсье!
– Пожалуйста. Я думал, вы иностранцы, – услышав исключительно чистый парижский выговор Марии, несколько разочарованно сказал клерк и шмыгнул назад в широко раскрытые двери своего присутствия тереть нарукавниками стол, не причиняя вреда пиджаку.
– Смотри, как его жизнь отредактировала, – сказал о лозунге Павел, – осталось в памяти только: «Свобода, Равенство, Братство», а все лишние словеса растаяли как дым. Кстати о дыме. Что-то дымком попахивает.
– Я давно чую. Это по дворам палую листву жгут, по огородам ботву. Обожаю этот запах.
– Мне тоже нравится. А наша хозяйка что-то не жжет в саду.
– Боится, мы не одобрим.
Вернувшись после прогулки в гостиницу, они встретили там хозяйку. Она руководила двумя хорошенькими девушками, убиравшими в номере.
– У нас работы еще на полчаса, – сказала хозяйка. – Хотите, спустимся вниз и я угощу вас настоящим кофе Ришелье?
– С удовольствием, – согласилась Мария, – я такой никогда не пила.