Реки не умирают. Возраст земли
Шрифт:
— А как же моя дружина? — спросила Вера.
Акулов и Великанов переглянулись.
— Не хотелось бы женщин посылать под огонь, — глухо заметил Иван Алексеевич.
— Мы все равно под огнем, штаб обстреливается.
— Пойдет и твоя дружина, Вера Тимофеевна, — согласился наконец председатель губкома.
— Пусть, мужчинам будет стыдно, — горько усмехнулся Великанов.
Вера поняла, что Михаил Дмитриевич имел в виду командира 217-го полка, допустившего грубую ошибку: отходя ночью с левого берега Урала, тот приказал сжечь за собой деревянный настил железнодорожного моста, чтобы казаки не могли ворваться
Около, штаба грохнули сразу два снаряда. Иван Алексеевич поднял голову: нет, никто не вздрогнул, в том числе и Вера. Он улыбнулся ей одними глазами, всегда задумчивыми и грустными, но сегодня, точно наперекор всему, дерзко повеселевшими.
— Итак, мы условились, — твердо заговорил Акулов, повернувшись к карте. — Вы, Михаил Дмитриевич, возглавите контрудар в Зауральной роще, я завтра побываю в крестьянском двести шестнадцатом. Александр Алексеевич будет неотлучно находиться в двести десятом, в районе вот этого «божьего знака».
Коростелев посмотрел на карту, где синим карандашом был отмечен одинокий крест в память о чьей-то трагической судьбе, возможно, какого-нибудь путника, замерзшего в метель рядом с городом.
«Дошла очередь и до наших окопов, которые мы отрывали на пасху», — с тревогой подумала Вера.
Акулов измерил на глаз расстояние от восточной окраины города до придорожного креста в степи.
— Нелегкий выпал тебе «крест», Александр. Столь близко к форштадту твой тезка Дутов еще не вырывался...
— Выдюжим, Иван Алексеевич.
— Но учти, открытая. степь — родная стихия конницы. Сильный рывок — и они в городе.
— Ладно, не стращай, Иван Алексеевич, вынесем и этот «крест» на оренбургскую «голгофу»!..
Наигранно пошучивая друг над другом, чтобы только ободрить Великанова, они отправились на заседание губкома.
Оставшись наедине с Верой, Михаил Дмитриевич осторожно упрекнул ее.
— Напрасно вы настояли на своем.
— Неужели мне сидеть за «ремингтоном», когда в городе грохочут пушки?
— Разделите дружину на две группы: одна пойдет с двести семнадцатым полком, другая — вместе с двести восемнадцатым, — говорил он, привычно акая по-рязански.
— А где вы будете?
— В двести восемнадцатом.
— Возьмите мою группу с собой, Михаил Дмитриевич.
— Завтра в четыре ноль-ноль переправимся на лодках.
— Спасибо.
— Это я должен говорить вам спасибо, Вера Тимофеевна. Предупредите своих дружинниц, чтобы захватили как можно больше перевязочных материалов.
— У нас есть все — и оружие, и бинты.
— Славно.
— До завтра, Михаил Дмитриевич.
И они поклонились друг другу, как обычно, торопливо.
Великанов хотел было сказать ей, что он, фронтовик, не раз восхищался завидной выдержкой сестер милосердия — там, в гиблых Мазурских болотах, однако самоотрешенность женщин русской революции ни с чем не сравнима. Он многое мог бы сказать Вере, вступившей недавно в поединок с Казанцевым, да уж лучше после как-нибудь.
И
Вся дружина Карташевой была в полном сборе. Из пятидесяти двух женщин осталось ровно сорок, двенадцать наиболее подготовленных в медицинском деле были направлены в госпиталь, где число раненых увеличивалось день ото дня.
Вера разделила оставшихся, как приказал Михаил Дмитриевич, и объявила:
— В первой группе будет старшей товарищ Панина, вторую группу я поведу сама.
Ее стали спрашивать наперебой: «А когда выступаем? Куда? Что брать с собой?»
Она терпеливо объяснила: кто идет с Паниной, выступают сегодня к мосту, в расположение 217-го полка; а кто идет с ней, переправятся через Урал завтра на рассвете. Надо взять больше патронов, санитарные сумки, наличные бинты. За Уралом придется еще оказывать помощь раненым.
Васена сказала полушепотом:
— Я пойду с тобой, Верочка.
Она ответила громко, чтобы слышали все:
— Приказ есть приказ, товарищи. Но вы добровольны, и если кто почему-либо не готов защищать город, может оставаться в городе. Есть такие?
Таких не оказалось.
Вера распустила свою группу до условленного времени, пошла проводить панинскую. Тут были почти одни девушки, многим из них гражданская война помешала выйти замуж. («Да и не каждая выйдет после войны», — думала Вера, оглядывая шеренгу за шеренгой.) Вид у них был торжественный: девчата шли под огонь с той показной решимостью, что с головой выдает необстрелянных людей. Дружинницы были одеты в телогрейки, полученные накануне, и это придавало им некое солдатское единообразие, не говоря уж о карабинах и накрепко прихваченных к талии подсумках. Но обувь самая разная, у кого что нашлось, — ботинки, мужские сапоги, выходные гусарики.
Василиса крупно шагала впереди, высокая, выше всех в своем отряде, и по-командирски подтянутая. Кроме новенького карабина, отливающего светлой желтизной, сбоку у нее мирно покоились гранаты на затянутом поясном ремне. (И откуда она их достала?)
Показался берег. Вечернее солнце, большое, багровое, нависало над зубчатым пойменным лесом — там, где, должно быть, горная Сакмара со всего разгона кидается встречь Уралу, и они, крепко обнявшись на виду у города, спешат поскорее уйти в степь.
— Вы куда это, бабоньки? — остановил их часовой в самом начале окраинной улочки.
— К мосту, — хмуро ответила Панина, недовольная бесцеремонным обращением.
— Жить, что ли, надоело? Так молодые, как я погляжу.
— Оставьте шуточки, — сказала Вера. — Где товарищ Башилов?
— С этого бы надо и начинать. Идемте, провожу.
Замыкал набережную улочку каменный двухэтажный дом искусной фигурной кладки, с цветной керамической облицовкой по фасаду. Около железных ворот толпились вооруженные люди, на крыльце стоял комиссар 217-го полка Башилов-младший. Вера узнала его сразу, худенького, тщедушного на вид, никак не похожего на своего старшего брата Ефима.