Реки не умирают. Возраст земли

Бурлак Борис Сергеевич

Ну и денек выдался нынче: сплошные разговоры. Георгий до вечера принимал начальников экспедиций, потом приехавших из Москвы инженеров-экспертов. Он все никак не мог приноровиться к управленческой работе. Казалось, что захлестывают текущие дела, что он теряет время попусту, не умея одолеть центростремительную силу окружающих его людей, приученных к тому, что все решает лично главный геолог.

Стояло майское безветрие, вслед за которым мог разыграться июньский суховей, долетающий сюда из пекла Каракумов. Георгий вышел на набережную. После короткого и позднего разлива Урал привычно входил в свои берега. Молодые осокори толпились по щиколотку в воде, и краснотал, полегший по течению, уже начал выпрямляться. Только

на самой излучине реки тяжело клонилась старая одинокая ветла. Он подумал о черемухе на Верхней Дубовке, что погибала, расцветая в последний раз. И вспомнил Зою. Он всегда старался представить жену такой,какой была бы она-сейчас, сию минуту. Но у него ничего не получалось: Зоя по-прежнему виделась ему в расцвете сил, который наступает в начальную пору материнства. А ведь ей было бы теперь тоже за сорок. Когда она сгорела буквально за одну неделю от крупозного воспаления легких, Саша еще плохо понимала, какая беда свалилась на ее плечи.

Она растерянно смотрела на отца, на бабушку, которая ласково гладила внучку по голове и, заливаясь горькими слезами, поспешно отворачивалась. В детстве смерть непостижима. Только с годами осознается вся необратимость такой беды, как уход из жизни. Время притупляет боль у старших и обостряет у детей. Саша не плакала даже на могиле матери, но чем взрослей становилась она, тем чаще оплакивала мать, забившись по вечерам в темный угол бабушкиной комнаты. Так и выросла, тайно печалясь и тоскуя. И вот сама теперь начинает испытывать на себе исцеляющую силу времени. Но с какой плохо скрытой тревогой она встретила Павлу Метелеву, о которой, конечно, слышала...

Георгий медленно шел вдоль парапета набережной. Весь крутой склон правого берега реки был густо забрызган, словно из краскопульта, свежей глянцевитой зеленью, и рыжий глинистый откос по-весеннему принарядился. Внизу плыл против течения игрушечный пароходик, заменявший теперь и ветхий, отживший свой век купеческий паром, и разбитных лодочников-перевозчиков. Если бы Урал до осени оставался полноводным, как сейчас, то от самой Магнитки и до Каспия все лето напролет ходили бы по нему речные трамваи и небольшие баржи. Урал — третья по длине река в Европе, да мало у него притоков: Кама предпочла Волгу; и уж на что Белая, родная его сестра, но и та потянулась вслед за Камой. Урал пожертвовал ради Волги, главной улицы России, буквально всем. Ну, а сам-то он привык быть скромным работягой-молотобойцем в уральской кузнице. Разве лишь весной, поустав от долгой зимней смены, вдруг вымахнет из берегов, с шумом пройдется по степи, удивляя всех своей казацкой удалью. Но тут же и спохватится, что загулял не в меру.

Георгий остановился у полевого орудия, вознесенного на пьедестал в честь героев обороны города в девятнадцатом году. Именно отсюда, с высокого берега реки, до последнего снаряда день и ночь отстреливались деповские рабочие от белой конницы генерал-лейтенанта Дутова, За левобережной рощей, за рекой лежала сиреневая степь, где когда-то разворачивались в сотенные лавы дутовцы. А за этой пушкой, может быть, стоял молодой артиллерист Прокофий Метелев, отец Павлы...

Как ни старался он не думать о Павле, но каждый раз опять возвращался к недавней встрече с ней. В юности они расстались навсегда, однако через несколько лет жизнь вывела их на общую дорогу разных бед и неудач. Сперва он, Каменицкий, потерял свою Зою Александровну, а потом и Павла осталась без мужа, который оказался совершенно случайным человеком. Не похожие друг на друга беды заставили их вернуться в прошлое. Это только говорят, что жизнь начинается сначала, а вообще-то она прямое продолжение несбывшихся надежд и чаяний, пусть и не сбылись они по твоей собственной вине или воле, как у него, Каменицкого... Он удивился ходу своих мыслей: еще год назад ему казалось, что все личное давно осыпалось и облетело, точно березовый

колок на сентябрьском ветру.

3

«Наш прораб — техснаба раб».

— Дай-ка я еще добавлю. — Клара взяла у Саши мел и старательно, по-ученически вывела на дверном некрашеном полотне:

«Но мы — не рабы прораба».

— Вот правильно!

— Обидится.

— Ну и пусть обижается! — Саша ловко вскочила на подоконник, вытянула ноги и блаженно подставила лицо под утреннее солнце. — Майский загар полезен!

— Что-то часто мы стали загорать.

— Ничего не поделаешь. Садись, лови ультрафиолетовые лучи!

Клара подошла к соседнему окну, С пятого этажа недостроенного дома был виден почти весь город. На востоке его окаймляли высоченные стволы дымов. Они поднимались к небу над главными цехами комбината — доменным, мартеновским, прокатным. И среди этого чернолесья, у подножия стволов, мелькали пышные л и с ь и х в о с т ы приземистого Коксохима. Впечатление такое, что лисы играли, забавлялись в тихой безлюдной роще, за которой остро отсвечивала бликами, словно ветровое стекло автомобиля, выгнутая излучина Урала.

— Любишь, любишь ты его, — сказала Саша.

— Город?

— Да не город, а моего дядюшку.

— Глупости!

— Любишь, вижу по глазам!

— Не разыгрывай, пожалуйста.

— Бирюк он. Ох, если бы он не был моим близким родственником, я уж проучила бы его в отместку за тебя!

— Оставь, — сухо сказала Клара.

И Саша приумолкла, с тайной хитрецой поглядывая на Клару из-под опущенных ресниц. Видная, крепкая, в новом синем комбинезоне, перехваченном мужским ремнем, Клара всегда была и по-мужски подтянутой, собранной, энергичной. У нее были черные глаза и русые мягкие волосы — это редкое сочетание сразу же замечалось со стороны. «А вот Олег Леонтьевич Каменицкий ничего не видит, — думала Саша. — Бирюк, настоящий бирюк. Проходил в холостяках до тридцати лет и все ждет п р е к р а с н у ю д а м у. Начитался Блока».

— Я вчера в кино встретила твоего Виктора, — сказала Клара.

— Неужели он вернулся?

— Тебе-то лучше знать.

— Он уезжал в область, в геологическое управление.

— Смотри, Саша, упустишь парня.

— А я и не бегаю за ним.

— Ой ли! Выходила бы, что ли, замуж, хоть погулять на твоей свадьбе.

— Кончу университет, тогда...

— О-о, сколько воды утечет в Урале!

— И потом знаешь что... Нет, не стоит говорить...

Клара обняла ее за плечи, заглянула в светлые, чуть подсиненные глаза.

— Говори сейчас же! С каких пор ты начала скрывать от меня свои секреты?

— Видишь ли, Клара, может случиться так, что мой отец еще женится...

— На ком? Не фантазируй ты, пожалуйста!

— Отцу нет еще и пятидесяти.

— А кто она?

— Недавно была у нас, и я сразу поняла, что вот моя будущая мачеха, А ты говоришь: выходи замуж! Нет, пусть уж отец сначала женится.

— Но кто она?

— Журналистка. Когда-то жила в Молодогорске. Зовут ее Павла Прокофьевна Метелева. Очень красивая и, кажется, умная. Отец старше ее без малого на десять лет. Бабушка говорила мне, что он потому и не женился после войны на Метелевой, что она была тогда совсем девчонкой.

— И что за племя такое Каменицких, если в них влюбляются со школьной скамьи?

— А это тебе лучше знать.

— Так, значит, она была замужем?

— Была. Вышла за какого-то вертопраха, чтобы, наверное, отомстить отцу. А отомстила самой себе: муж вскоре ушел к другой.

— Откуда ты все знаешь?

— От бабушки, конечно... Я отца и не осуждаю. Но сердце не хочет мириться с этим...

— Вы что тут делаете?

Они торопливо оглянулись — в дверях стоял невесть откуда взявшийся Олег Каменицкий.