Рекламная любовь

Незнанский Фридрих Евсеевич

«Известно, какая у мужиков работа по ночам», — опять-таки мысленно усмехнулся Грязнов.

— А почему он увлекся рекламой?

— Ну… Алик был очень активным, талантливым человеком. В вузе ему стало скучно. Тем более что работа ректора, а он тогда уже был ректором — чисто административная. А Арнольду хотелось творчества. И когда подул ветер перемен, — она так и сказала! Безо всякой иронии! — Алик, конечно, отдался новому со всем пылом своего сердца.

«И, видимо, тела», — про себя добавил Вячеслав.

— Супруг не рассказывал вам о работе?

— Нет.

Он очень уставал. Дом был для него отдушиной, местом отдыха. Я никогда не теребила его расспросами. И Диночка тоже. Мы старались сделать так, чтобы ему было уютно и покойно.

— Но ведь он был человеком публичным. Приемы, презентации. Вы там бывали?

— Нет. Я совершенно не светский человек. Мне все это не интересно. И эти его партнеры по бизнесу… Если хотите знать, я ненавижу рекламу. И мне не нравилось, что Алик этим занимается. Но я ему не указчица. Он делал, что хотел. Конечно, он всегда приглашал меня с собою на все мероприятия, но я отказывалась. По мне, лучше прочесть хорошую книгу или посмотреть хороший фильм.

— Понятно. Вы простите меня, что я касаюсь больного… Работа у меня такая. Скажите, Софья Марковна, вашему мужу не угрожали? По телефону или почтой. Он вам ничего такого не рассказывал?

— Нет. Ну как вы не поймете: наши отношения были выстроены так, что он никогда не вмешивался в мою епархию, а я в его дела. Он никогда не спрашивал меня, как я готовлю фаршированную рыбу. Он просто любил ее кушать. И я никогда не расспрашивала его о делах. А он никогда не говорил со мной о своих проблемах.

— Но вы могли слышать обрывки телефонных разговоров… Вообще, когда люди близки друг другу, настроение, состояние души чувствуются без слов. Так, наверное?

— Он меня щадил. У меня, видите ли, больное сердце. Мне очень вредно волноваться.

«Теперь уж и не придется», — едва не произнес Грязнов вслух.

— А как вы отдыхали? Ездили куда-нибудь?

— Нет. После того как мы перебрались в загородный дом, а это было пять лет назад, я вообще никуда не выезжала. Мне очень нравится наш дом. И там всегда достаточно работы. По саду и вообще… Я, знаете ли, люблю землю, люблю в ней возиться. Кроме того, мне противопоказано солнце. Но Алик, разумеется, ездил отдыхать. Я на этом настаивала. Он объездил всю Европу, бывал в Африке, в Америке. Ему это нужно было и для работы. Он ведь рекламировал и туристические агентства.

— И что же, он всегда ездил один?

Софья Марковна секунду помедлила с ответом, затем подняла голову, надменно взглянула на Грязнова заплаканными глазами.

— Если вы хотите спросить, изменял ли мне мой муж, так и спрашивайте! — отчеканила она. — Если вам неудобно задавать прямые вопросы, я сама вам скажу: разумеется, да! Где вы видели мужчину, который за тридцать лет ни разу не изменил жене? Конечно, у него были увлечения, интрижки, просто мимолетные связи. Но какое это имеет отношение к семье? — высокомерно спросила женщина.

— Действительно, — ошарашенно ответил Грязнов.

— Он никогда не ставил

меня в неловкое положение — и этого довольно. В еврейских семьях не принято обращать внимание на измены мужей…

«Надо будет посоветовать Сане принять иудаизм», — успел подумать Грязнов.

— …Дома он был заботливым, любящим мужем и отцом. И этого довольно.

— Вы простите меня, Софья Марковна, что я вторгаюсь в столь личную сферу вашей жизни. Но вопрос мой не праздный. Мы ищем убийцу вашего мужа. Ищем заказчика преступления. Должны же быть мотивы…

— Ищите, это ваша работа! Мне дела нет до чьих-то там мотивов… Я не хочу знать, кто это организовал. Арнольда мне никто не вернет! И мне все равно, будет убийца изобличен или нет. Моя жизнь кончена, понимаете?

— Но… У вас есть дочь. Может быть, ей не все равно.

— Дина уже четыре года живет за границей. Зачем терзать девочке сердце?

— Но она могла слышать об обстоятельствах трагедии по телевизору, прочитать в газетах.

— К счастью, мы воспитали ее так, что она не верит ни телевидению, ни газетам. Я сказала ей, что произошел несчастный случай. Что преступление совершил психически больной человек. Безо всяких мотивов. А как, по-вашему, здоровый человек стал бы взрывать себя вместе с жертвой?

Логично… А она не так глупа, как кажется…

— Ну хо-ро-шо, — с расстановкой произнес Грязнов. — То есть, конечно, ничего хорошего. Положим, убийство совершил больной человек. Но ведь на вашего супруга уже покушались два месяца тому назад, верно?

— Это могло быть ошибкой. До этого на него никто не покушался.

— Вот именно! Что же произошло такого, что могло бы…

— Я уже сказала вам, что ничего не знаю о делах мужа. Прошу вас, перестаньте меня мучить. Мне трудно продолжать. Я вчера его похоронила, всю ночь не спала. Имейте жалость! — Она приложила ладонь к груди. Лицо побледнело.

— Может быть, нужно лекарство? — испугался Грязнов.

Женщина лишь отрицательно качнула головой.

— Хорошо, на сегодня действительно хватит. Извините, что приходится мучить вас. Я по долгу службы. Еще пара минут — и все. Подведем итоги. Значит, вы, Софья Михайловна, утверждаете, что вашему мужу никто не угрожал, так?

— Так, — кивнула вдова.

— И врагов у него не было?

— Я таких не знаю.

— И у вас нет никаких соображений относительно мотивов преступления?

— Нет.

— Что ж, распишитесь под протоколом, пожалуйста. Благодарю. Может быть, вызвать «скорую»?

— Не надо. У меня в машине есть все необходимое.

Софья Михайловна медленно, тяжело поднялась, направилась к двери. Грязнов смотрел вслед и размышлял о ценностях еврейской семьи. Его странные мысли прервал звонок Турецкого.

— Как дела, старый? — вскричал тот.

— Потихоньку. Только что беседовал с мадам Трахтенберг.

— И что?

— Узнал много нового об укладе жизни в еврейских семьях.