Реквием для свидетеля
Шрифт:
По сравнению с остальным, происходившим в столице, выставки дебютантов и в самом деле представлялись чем-то значительным и заманчивым, а рассказ о них собкора «Подробностей» Веры Сорокиной — глотком родниковой воды.
«Почему же она не предложила мне пойти с нею? — обиженно подумал Першин, засыпая. — Кто я в ее глазах? Ведь я же ее в Рахманиновский зал консерватории на Моцарта водил…»
Этой ночью во сне, в который уже раз, он переплывал озеро без берегов.
16
Горизонт должен был вот-вот просветлеть, но отчего-то не светало; чистый
Першин понял, что не уснет, но вставать было незачем — в такое время некуда идти, некому звонить, а если бы и было кому, он не стал бы этого делать, чтобы ненароком не вызвать к себе сочувствия. Рассветы в его жизни становились наваждением. Именно в это время его затолкали в черный автобус, в такое же время он переплывал туманное озеро, убегая из неведомого «графства»; на рассвете погибла «скорая», и Катя… да, Катя Масличкина тоже умерла в половине четвертого утра.
«Все менять, все! — пришел к окончательному решению. — Ругать перемены — все равно что зажигать свечи для слепых. Они — условие жизни. Нужно издать книгу в том виде, в котором она существует; жениться на Вере, приняв ее такой, какая она есть; уехать куда-нибудь за границу, все равно куда, лишь бы уехать, начать все сначала, пока есть время…»
Гонимые ветром тучи уплывали в неизвестность. Желтая, не очень отчетливая, но все же до боли знакомая звезда заглянула в окно. Он даже не успел разглядеть ее как следует: прощально мигнув, звезда заползла за тучу и исчезла. Была это какая-нибудь проксима-Центавра или Бернарда, но именно она однажды указала ему путь к спасению, и появление ее теперь Першин счел неслучайным.
Память вернула его на болотистый берег туманного озера, заставила пройти весь путь с того момента, когда Высокий втолкнул его в черную незнакомую комнату: «Свет не включать. Ничего не трогать». От границы света и тьмы лента воспоминаний принялась раскручиваться медленно, события возобновились во всех подробностях…
Першин протянул руку, нащупал на тумбочке бензиновую зажигалку. В отсвете воспламенившегося фитиля увидел восемь голов, убранных париками и камуфляжами. Все смотрели на него глазами Графа — чуть раскосыми, словно подтянутыми к вискам.
Тоненькие аккуратные складки за ушами и у основания волос — свидетельство недавней пластической операции. Не молодиться же он хотел?.. Региональную кожную пластику производили для изменения внешности?.. или чтобы скрыть дефект — родимое пятно, шрам, ожог?..
Першин снова крутанул рифленое колесико и увидел картину в металлической рамке — озеро, дома… Надпись на обороте: «ТУМАН НАД ОЗЕРОМ». Худ. В. Маковеев. 30x21. Цена 6 руб.»…
Он вскочил и опрометью бросился на кухню. Теперь стало ясно, что именно разбудило его в четвертом часу. Мозг проделал сизифову работу, мысль прошла неоправданно витиеватый путь: в подсознании отложилась знакомая фамилия, потом был сон, предшествовавший прозрению: озеро!..
«…привлекли наибольшее внимание посетителей. Первые картины Маковеева появились шесть лет тому назад — их можно было видеть на вкладках иллюстрированных журналов и коллективных выставках. Этюды, передававшие прелесть маленьких уютных уголков природы, тиражировались и покупались охотно. В радостном ликовании весны («Вешние воды»), в напряженной тишине ночного леса, подсвеченного ощутимо приближающимися охотничьими факелами («Ночная охота»), угадывается присутствие лирического героя, гамма
Корни его самобытности уходят в благодатную почву передвижничества, ростки тянутся к полотнам Репина, каждое из которых несет свое особое чувство, живительная влага черпается из «Озера» Левитана, в котором, как в волшебном зеркале, каждый может увидеть отражение своей души…»
Секундное появление звезды уже не представлялось Першину мистификацией. Как никогда остро он ощутил неслучайность всего происходящего с ним, влияние высшей воли, вытолкнувшей из подсознания все, чему не дано было исчезнуть и что должно было непременно иметь продолжение.
Першин умылся, сварил крепкий кофе. Очень нужно было позвонить Вере — прямо сейчас, не откладывая; он был уверен, что звонку она обрадуется, встретит его на Тверской-Ямской. Но с нею была Нонна, так не вовремя оказавшаяся на и без того узкой тропе.
Женщина-администратор выставочного зала на Тверской-Ямской координатами Маковеева не располагала, но дала Першину телефон секретариата Союза художников. Звонить пришлось четырежды: чиновники от искусства отсылали его друг к другу, уверяли, что не знают, как отыскать живописца, или просто отказывались давать его адрес неизвестному, будто он был шпионом и претендовал на творческие секреты. Какая-то доброхотка все же смилостивилась, не поленилась заглянуть в справочник Союза и продиктовала: «Записывайте… Маковеев Владимир Иванович… город Иркутск…»
— Что-о?! Алло, алло!.. Я не расслышал…
— Иркутск, Иркутск!., улица Декабристов… дом пять…
Телефон Першин записывать не стал, поблагодарил женщину и повесил трубку.
«Олух царя небесного! — потешался он над собой, выруливая на Тверскую. — Как тебе в голову не пришло, что русский художник вовсе не обязательно должен быть москвичом! А «Озеро в тумане» или как его там… мог купить за шесть рублей всякий — на память о месте отдыха или просто так, разглядев в нем «отражение своей души». Да Байкал это был, Байкал!.. Не Байкал же я переплыл, в самом деле?..»
Он свернул в маленький проезд, заглушил двигатель и достал из «бардачка» «Атлас автомобильных дорог СССР». Озер в Московской области хватило бы на полжизни поисков. По его соображениям, до виллы они ехали часа два на приличной скорости… или три — на малой?.. или четыре… Тьфу!.. Сколько и на какой, он знать не мог — ни сейчас, ни тем более когда лежал под дулами автоматов с завязанными грязной тряпкой глазами на полу микроавтобуса.
Найдя на карте Савелово, попытался определить место своего заточения по нему. Здесь он хоть приблизительно знал время: вскочил на платформу на рассвете, часа в четыре, а сошел в три дня. Мужик на вокзале сказал: «Три пятнадцать», столько же показывали и часы. Итого — одиннадцать часов. За это время до Савелова можно было доехать из Киева, Ленинграда, Минска, можно — простоять в тупике где-нибудь в Долгопрудном, миновав Москву по пути из Коломны, Серпухова или Солнечногорска. В конце концов, это могло быть и не озеро вовсе — что он разглядел там, в темноте? На мысль об озере скорее всего навела шестирублевая картинка. С одинаковым успехом можно было предположить, что на волжские берега он прибыл, переплыв Иваньковское водохранилище и Канал им. Москвы, а платформу гонял туда-сюда какой-нибудь маневровый тепловоз.